Ведь Генри Миллер, как нагадивший котенок, напоследок словно бы еще и старается порвать своими неокрепшими коготочками обшивку вашего дивана, а вам и хочется шлепнуть его, и рука не поднимается. А как быть? Дойти до самой сути и оставить свой экслибрис и на этой книжке? Ведь, оставляя свои экслибрисы, мы отправляем их в пустоту не нашего будущего расплачиваться за пустоту нашего прошлого. Хотя мой экслибрис кажется таким неуместным на книге Миллера, но это ведь моя книга, надо нашить на нее ярлычок…
Я коллекционирую книжки, как белочка, фанатически собирающая орешки. Орехи я, впрочем, тоже собираю про запас, добывая их в магазинах и складируя в специально припасенную для этого корзинку. Однако книжки лучше орехов. Орех съел – и все дела, а книги можно читать и перечитывать. С годами я люблю их все больше и больше. Мне не хватает времени, конечно же, их всех прочитывать от корешка до корешка, но я читаю наискосок или просто выборочно разные страницы…
Нет для меня большего домашнего счастья, как уединиться вечерком со стопкой книжек. Увы, нам отпущена быстро утекающая жизнь, и нет времени читать книжки поодиночке, любовно и вдумчиво вглядываясь в каждый знак языка… Только редкие тома я позволяю себе смаковать таким образом.
Я, наверное, так ревностно и учу различные языки, чтобы иметь полноправное основание собирать свою библиотеку не только на уютном домашнем русском да на давно потерявшем для меня свою экзотическую иностранность английском, но и на еще свежем в своей недавней неведомости французском, предательски ясном, но в то же время и играющим со мной в прятки испанском, на практически малодоступном пока немецком, и, наконец, и вовсе знакомом мне скорее на созерцательном уровне, чем в ипостаси беглого чтения китайском. Иврит я хотя и считаю своим вторым языком, а английский лишь только третьим, на иврите, увы, книг у меня мало. Уж не знаю, видимо, так вышло, что народ книги ограничился своей Книгой, а другие хорошие книги на иврите как-то не издает… Ну, не сложилось.
Мне хочется оставить свой след на всех этих букинистических сокровищах, которые большую часть своей подчас многовековой жизни провели по чердакам в разных концах света, о чем нередко свидетельствует неприятный мне запах плесени или совсем уж огорчившее меня какое-то незнакомое книжное насекомое, съевшее мой столетний двадцатитомник в духе «По странам и континентам» на английском языке. Мы пока выложили его на скамеечку у входной двери – пускай охолонет, хотя я подумываю насекомое вытравить химией, а подъеденные книги подарить местной библиотеке, если, конечно, их согласятся взять. Ведь народы стран и континентов прилично изменились за последние сто лет…
Когда мне попадаются книги с экслибрисами, наклеенными на них чьими-то давно отжившими пальцами сто и даже более ста лет назад, я думаю: вот ведь как оно, не осталось от человека даже и воспоминания – кто он был, зачем купил эту книгу, о чем думал… А вот экслибрис остался. И еще пометки на полях, оставленные чернильным пером… Я вижу, что именно тот, незнакомый мне, читатель отметил, и словно бы веду с ним разговор. По сути, для меня он более живой в этой книге, чем сам автор, ее написавший.
И вот что я для себя тогда решил. Я тоже хочу послать весточку за пределы, отведенные мне бренностью моего существования. Я тоже стал делать пометки на страницах… Но не всегда это удается. Иногда книги не плохи и не хороши, да и не сообщают ничего такого, что хотелось бы отметить. Да и строгое воспитание как-то довлеет надо мной, и даже карандашом черкать в книгах мне кажется неприличным, особенно в старинных книгах. Я купил, например, многотомник Руссо по-французски, изданный еще до Французской революции. Ну-ка, поднимется ли у вас рука почеркать на таких книжках? А вот еще есть у меня книга о законах и нравах Прованса, она вообще 1650-х годов, издана до знаменитого Лондонского пожара… Так я ее сам боюсь. Она как из могилы вынутая – страшно в руки взять. И надо сказать, достались мне все эти сокровища вовсе недорого. Нынче e-bay, такая универсальная интернетная толкучка, предоставляет нескончаемые возможности купить редкие книги из любого более или менее цивилизованного уголка света по совсем недорогой цене, а если повезет на аукционе, то и вовсе за бесценок.
Вместо экслибриса у меня была своя печать, которой я когда-то пропечатывал книги из своей библиотеки, но потом бросил, потому что ведь опять же, брякнуть чернильную печать на какой-нибудь томик семнадцатого века рука у меня не поднимается. Что же я, вовсе уж варвар?
Эти книги настолько стары, что кажутся мне живыми. Как-то я имел неосторожность поставить десять огромных томов с опубликованной перепиской Вольтера к себе в спальню, в книжный шкаф, стоящий прямо напротив кровати, и потом никак не мог заснуть. Мне казалось, что эти книги, пережившие пожар, судя по запаху гари, несущемуся от страниц, смотрят на меня с полки и переговариваются между собой шепотом по-французски: «Quel idiot est notre nouveau propriétaire?»[13]
Они могут торжествовать и смотреть на меня свысока вполне обоснованно. Такие книги переживут еще многих хозяев; если уж они сохранились до наших дней, повидав по меньшей мере четыре разных века, теперь вряд ли кому-нибудь придет мысль бросить их в печь, и они неминуемо отправятся в свое нескончаемое путешествие то по чердакам, а то по роскошным кабинетам, а потом снова по чердакам, а затем опять по роскошным частным собраниям, пока не доберутся до двадцать второго, а может, и до двадцать третьего века. И так до тех пор, пока не рассыплются в прах или не будут проданы по отдельным страничкам, как нынче продают старинные манускрипты. И тогда их отдельные листы будут доживать, заключенные в рамки, в двадцать четвертом и двадцать пятом веках… Вот это судьба…