Поступило предложение сыграть в белотку.
Герхард и я не играли в белотку.
Андрей перетасовал карты и предложил покер. Герхард не играл в покер. Как и во все прочие карточные игры.
В гостиной воцарилось молчание. Сквозь открытые окна шел горячий трепещущий воздух. Мне все время казалось, что ночью здесь еще жарче, чем днем. Издалека доносились отзвуки одиночных выстрелов и надрывный крик цикад.
Выпили еще по чашке водки. Было около девяти. В такую жару нечего и думать о том, чтобы уснуть в девять. Вышли во двор отеля, но молодой солдат охраны начал размахивать пистолетом: «Нельзя. Вредные элементы пиф-паф». Действительно, бархатно-черная стена за оградой вокруг отеля выглядела мрачно и коварно.
Я взялся изложить правила игры в канасту. Но Герхард не отличал короля от валета. А втроем в канасту играть трудно.
Я спросил, слушал ли кто-нибудь радио и известно ли, что произошло в мире. Что в Иране? Когда подпишут ОСВ-2?
Никто ничего не знал, и никто не рвался дискутировать на международные темы, а также насчет Хомейни. Кроме Герхарда, который готов был дискутировать обо всем.
Потом трое славян спели одну одесскую балладу и грустную песню про атамана Махно. Герхард потребовал, чтобы ему перевели слова, так как песня ему очень понравилась, и добросовестно записал их в блокнот. «Пуля» — ein Geschoss. «С нашим атаманом» — mit unserer Ataman. Was heisst ein Ataman? Ein kozakischer Kriegsherr, сказал я, не будучи, как всегда, уверен, правильно ли выбраны немецкие падежи и окончания.
So was, удивился Герхард.
Le kommandant des Cosaques, дополнил Андрей и разлил по чашкам «луа мой».
Герхард спросил: атаман — это высший чин в казачьих войсках?
О нет, ответил я. Есть еще Oberataman.
So was. Любопытно.
Мы сидели в горячей черной пустыне, окутанные безбрежной ночью, охраняемые одним лишь молодым парнем, безоружные и так далеко от своих стран, как если бы судьба занесла нас на Луну или бросила посреди океана. Невообразимая скука, мучительная, неодолимая, хуже, чем болезнь, обессилила нас, будто наркотик.
Сквозь открытую дверь в холл проник большой зеленый геккон, сантиметров сорока длиною. Розовый беспокойный язык сверкал у него в горле, как неоновая реклама. Маленькие черные глазки утомленно глядели на нас.
Ишь, какая дрянь, сонно произнес оператор, но не двинулся, чтобы прогнать ящерицу.
В тридцать пять минут десятого в отеле погас свет.
CLXIV. Впотьмах я вскарабкался на второй этаж по той самой скрипучей деревянной лестнице, по которой шесть недель назад поднялся неизвестный убийца Колдуэлла. У меня возникло вдруг бессмысленное теперь сожаление, что я никогда не был знаком с этим англичанином. Не знаю даже, как он выглядел. Вот, подумал я, был бы хороший собеседник в дискуссии, перед тем как лечь спать.
Прижимаясь к стене коридора, я отсчитал на ощупь три двери. Слабое пламя зажигалки осветило кровавое пятно, цифру «14» на рассохшейся двери и разболтанную дверную ручку, которая не запирала.
Климатическое устройство уже не работало. Мне пришлось открыть окна настежь, но я тут же задернул толстые запыленные шторы: за окном было полно обалделых летучих мышей. Дверь изнутри не закрывалась, я придвинул кресло и, немного подумав, поставил на него небольшую табуретку. Из ванной доносился сладковатый запах, подобный тому, который исходит от разлагающегося трупа. Я приоткрыл дверь. Язычок пламени осветил плотное, колышущееся скопище тараканов, ящериц и пауков, которые толкались вокруг заткнутого умывальника. Мне приходилось экономить остатки газа в зажигалке: попытка раздобыть коробку спичек была заранее обречена на неудачу.
Я не взял с собой ни книжки, ни журнала. Впрочем, читать в темноте все равно было невозможно. Я не мог ничего записать в путевой дневник. Сон представлялся далеким, как мечта.
Я отряхнул москитную сетку, прогнал с простыни ящериц, посветив себе слабнущим огоньком зажигалки. Потом забрался под сетку и начал мысленно сочинять корреспонденцию для своего агентства, заучивая наизусть одну фразу за другой. Это проверенное средство от бессонницы. Замысел книги о Кампучии показался мне до такой степени нереальным, что стало стыдно за написанные уже странички.
Вдруг рядом раздался ужасный, оглушительный грохот. Он длился лишь долю секунды, обломки не посыпались, вообще ничего не изменилось, но барабанные перепонки завибрировали до боли в ушах, сердце на миг замерло, и кровь от него отхлынула.
Выждав минуты две, я схватил зажигалку. В комнате было так же тихо и темно, как и раньше. Я вылез из-под сбившейся сетки и двинулся к двери, инстинктивно пригибаясь и держась за стенку. Прошло какое-то время, прежде чем обнаружилась причина грохота. На столе стоял китайский термос с кипятком, который как видно, поставили вечером солдаты охраны, пробка из него вылетела, а царившая вокруг безграничная тишина многократно увеличила шумовой эффект.