Но не все, однако, могут судьбу отдельного человека рассматривать в перспективе многих поколений. Дети, которых продают на фабрики отупевшие от голода крестьяне, мучения стариков и бедствия женщин, океан страданий и обид, с которыми мир не хочет и не умеет справиться, — все это не располагает к хладнокровному анализу. Нужда и горе подлинных, не вымышленных «условий человеческого существования» — в Азии или где-либо еще — непрерывно ставят перед нами страшный вопрос: а не выиграл ли Ариман[73] своего сражения за души жителей нашей планеты?
CLXXXVII. Теперь только о возвращении. Молчаливые, закутанные женщины в Карачи, скука, и ужас пустынного ислама. Потом пронизывающий элегантный холод Берлина. Наутро только час полета над диковинным, совершенно белым пространством — и варшавский аэродром Окенце. Ну, какие впечатления от Кампучии? Впечатления? Нет никаких впечатлений. Во всяком случае, ничего подходящего для рассказа за рюмкой водки или по радио. А что у вас? Ах, нормально, дружище. Не устроили, не завезли, сказали, отменили, подорожало, не вышло. Говорят, что…
CLXXXVIII. Я вернулся из Индокитая 28 февраля 1979 года. 5 марта выступил в Хельсинки, на Всемирной конференции солидарности с Вьетнамом, которая была организована Всемирным Советом Мира.
Я подробно рассказал обо всем, что видел в Кампучии. Восьмистам делегатам, среди которых были заместитель премьер-министра Финляндии и несколько послов. Показал крестьянский нож с пятнами человеческой крови, взятый в пномпеньском госпитале. Показал китайские боеприпасы, найденные рядом с черепами в Прейвеете, осколки китайских артиллерийских снарядов, привезенные с фронта, из-под Лаокая, подобранные на улицах фотографии уничтоженных людей, пачку с миллионом риелей, осколок мозаики XI века, оставшийся от разрушенной пагоды.
Впервые в жизни я созвал пресс-конференцию для своих зарубежных коллег. Ход ее был освещен на первых страницах финских и шведских газет. Мои корреспонденции из Кампучии были опубликованы в тридцати трех зарубежных газетах и журналах на девяти языках, общим тиражом почти два миллиона экземпляров.
Я выступил по польскому телевидению. Выступал в Швейцарии и Чехословакии. Опубликовал статью в американской газете «Балтимор сан».
20 июня я закончил рукопись этой книги, превосходно зная, что лихорадочная спешка в работе повредит тексту.
Я думал, что, действуя с такой энергией и на стольких фронтах, я оплачиваю моральный долг жертвам режима Пол Пота. Что в доступных мне пределах я привлеку внимание общественного мнения к исключительности совершенных преступлений. Я предпринимал действия, выходившие далеко за рамки обычного профессионального долга, будучи убежден, что в таком деле ни молчать, ни медлить нельзя.
К сожалению, я ошибся. Ошибся еще раз. Оказалось, что в международной политике существуют куда более важные вещи, чем, к примеру, судьба жителей города Прейвенг.
Летом 1979 года на Западе была начата контрнаступательная пропагандистская акция в защиту режима Пол Пота, хотя всего полгода назад сама мысль о том, чтобы обелять «красных кхмеров», показалась бы нелепой. Акция была начата внезапно, создалось впечатление, что ею дирижируют одновременно из Пекина и Вашингтона.
С этого момента мне уже ни разу больше не удалось выступить на Западе в качестве свидетеля того, что случилось.
Западногерманский еженедельник «Штерн» еще в марте заказал мне серию репортажей и снимков из Кампучии, оговорив за собой исключительное право на них во всей немецкоязычной сфере Западной Европы. Несмотря на все напоминания, он не пускал материал в печать целых четыре месяца, а в июле публиковать его отказался, прочно заблокировав мне доступ к нескольким миллионам говорящих по-немецки читателей. Две американские газеты холодно ответили, что проблема Кампучии потеряла актуальность. Из западной печати в один прекрасный день исчезли сообщения о зверствах свергнутого режима. Было начато дипломатическое контрнаступление, цель которого определялась ясно и недвусмысленно: Пол Пот и Иенг Сари — это «единственные законные представители кхмерского народа».