Только неизвестно, о чем они думают. В их глазах голод, страх и страдания всей Азии; их плоские изнуренные лица, неподвижные, словно высеченные из камня, — самое верное зеркало не рассказанной еще истории поколений, племен, народов. Только как прочесть это немое послание, как осуществить синтез, который не был бы очередной разновидностью бланкизма и абстрактной игрой не поддающихся проверке понятий?
XXV. Это молчаливое шествие напоминает фильм, прокручиваемый в обратном направлении. Крестьяне сами не знают, как дойти до прежних жилищ. Они никогда не держали карты в руках и не понимают, что дороги могут идти наискосок по отношению к сторонам света. Снова временный сбор, разъединение, распределение, соединение, внезапные встречи оставшихся в живых, известия о тех, кто не дожил. Военные объясняют, куда возвращаться: отсюда и досюда, направо, по солнцу, прямо, перед джунглями налево. Снова кто-то умирает в дороге и остается лежать под торопливо насыпанным холмиком, снова кто-то рождается в кремнистой пыли, под грязным брезентом военного грузовика. Снова стремление, цель, напор, странствие, бесконечное, как китайское «тао», У них это закодировано в генах тысячелетия назад, в давние-давние пра-времена, когда кочевые племена с Алтая и безбрежных степей Центральной Азии перешли через Памир и впервые вступили в плодородные тогда долины юга, чтобы найти место на земле. С каждым их шагом вперед, с каждым оборотом скрипучих колес история этих четырех лет обращается вспять, возвращается к своей исходной точке, самоликвидируется. Нет уже никакого «нового общества». Племена, роды, семьи и деревни возрождаются каждый час, на каждом перекрестке дорог, на каждом привале.
Тайфун утих, волны схлынули, восстанавливается неколебимость. Вечная, страшная, неистребимая азиатская неколебимость.
Так решаются дилеммы.
XXVI. Безусловно, ни в каком другом районе мира семейные узы не крепки в такой степени, как здесь, в Юго-Восточной Азии. Численность семейного клана — это относительно надежная экономическая гарантия на случай увечья или старости. Обязанность помогать друг другу и оказывать услуги укоренилась настолько, что не слабнет даже у образованных и самостоятельных людей. Пятидесятивековой опыт научил азиатских крестьян, что нельзя рассчитывать на чужих, соседей, друзей. Полагаться можно только на семью.
Принудительное разделение семей было самым тяжелым, решающим ударом по социальной структуре кхмерского народа. Удар был нанесен точно и умело людьми, которые хорошо знали данное общество и ведали, к какой цели идут.
XXVII. Выселение крестьян с мест, где они проживали с незапамятных времен, — это не такая вещь, которая встретит безусловное одобрение, особенно в Европе. Стоит, однако, внимательнее приглядеться к тому, что за этим скрывалось и что в конце концов вышло. Ведь даже теперь я вижу среди возвращающихся таких людей, которые имеют буйвола, нагруженную повозку, вдобавок еще петуха и собаку, а рядом с ними и таких, которые все свое достояние несут в одном узелке за спиной. Но, может быть, эти четыре года выработали в них какие-то новые, устойчивые привычки? Может быть, грубость методов вовсе не означала, что цель была ложной?
Азиатская деревня всегда была адом в миниатюре, средоточием всех несправедливостей мира, если как следует присмотреться. Она расслоена по множеству принципов, бесчеловечна к слабым и бедным, жестока к детям и животным, беспощадна к калекам, иноплеменным, инакомыслящим, закоснела в неписаных законах рабства и иерархичности. Азиатская неколебимость, которая нас иногда восхищает, — это чаще всего бессмысленная, кататоническая неподвижность и гораздо реже — сохранение субстанции. Кто может гарантировать, что в этом шествии призраков нет больше подлых арендаторов, бессердечных ростовщиков, ярых и неисправимых грабителей, которые тремя месяцами позже, немного отдышавшись после пережитых неприятностей, снова начнут морить голодом и унижать других, поскольку это предписано непостижимым законом мироздания? Крупный помещик, важный чиновник, владелец фабрики — это в Азии фигуры недосягаемые, на пограничье абстракции или теологии. Основные фронты социальных битв проходят, как правило, через каждую деревню, разделяют людей, которые ежедневно видятся, и семьи, многие поколения которых жили рядом.