— Я вам очень благодарен, господин блоклейтер.
— Это еще не все. Когда фрау Муймер рассказала этим достойным дамам о том, что случилось и как Вальтер потерял место по вине злопыхателей, то вдова артиллериста сказала, что ее зять, то есть муж ее дочери, — они устроили ее в Дом, чтобы она не переживала все эти налеты, — что он работает в качестве брандмайора. И у них там очень много работы, поскольку при каждой воздушной атаке что-нибудь да горит… Им нужны молодые люди, не подлежащие призыву… Эта достойная дама написала записку своему зятю… Если вы к нему обратитесь, он вам найдет работу. Потому что количество пожаров, говорит этот зять, растет в геометрической прогрессии, а пожарных— в арифметической… Что-то в этом духе.
Я снова горячо поблагодарил и взял записку артиллерийской вдовы, адресованную господину Теодору Кальбу, проживающему в собственном доме в районе Ванзее.
…Бутылка была пуста. Блоклейтер — опустошен длинным и эмоционально насыщенным рассказом. Я проводил его домой: протез плохо его слушался в подобные минуты.
Вернувшись к себе, я машинально привел все в порядок и, улегшись, впервые за много времени уснул мертвым сном.
Брандмайор Теодор Кальб высоко ценил в мужчине обыкновенную, без дураков, физическую силу. «Огонь требует очень много воды, а зажигательные бомбы — много специальной смеси. А там, где чего-то надо „очень много“, — нужна сила. Можешь себе представить, — сообщил он доверительно, — прислали мне списанного из части ревматика, который вместе с брандспойтом упал в канализационную канаву и утонул! А? Да это что? Нагнали стариков, которые сыпятся с лестниц как горох. И грудных детей: они же не то что огня — воды боятся! И каждый скорее сам сгорит, чем кого-то вытащит… А мне что надо? Мне главное: блокировать! Блокировать очаг — создать заслон! Действовать синхронно водой, топором и ломом! Наступать на огонь в строю, слушать команду!..» — Теодор так разгорячился, словно кругом нас горело…
Это был коротконогий, плотный господин с черной повязкой на глазу, темпераментный, как испанец. И очень смешным показалось мне, что на голове у него буйно росли огненно-рыжие волосы, словно даже голова его была в пламени.
Я прошел ускоренный курс обучения и стал солдатом огня. Мы были на казарменном положении, но два дня в неделю разрешалось проводить у себя дома.
Я ломал себе голову над тем, как дать знать о своем новом положении Генриху или Конраду. У меня всегда была с ними односторонняя связь.
Не придумав ничего лучшего, я оставил Конраду записку в винном погребке. Я написал, что считаю нашу размолвку несерьезной, — мало ли что бывает между друзьями, когда они малость переберут!.. И назначил ему свидание тут же, через неделю. У меня, впрочем, не было никакой уверенности: он ведь не бывал здесь систематически…
Встреча наша была для меня праздником. И для Конрада — тоже. Но погребок, вероятно, вызывал у него неприятные воспоминания.
— Я бываю здесь по необходимости, — сказал он, — встречаюсь с человеком, который в другое место не пойдет.
И мы перешли в первое попавшееся заведение, где не подавали ничего, кроме гороховой похлебки с микроскопическим кусочком шпика и суррогатного кофе. Но зато играла механическая музыка и можно было говорить обо всем, если сесть рядом и не обращать внимания на Буби Кэт, которая мужским голосом заверяла, что «лишь солдаты, лишь солдаты — настоящие мужчины!».
Здесь Конрад шепнул мне, что Генрих — цел, но доступы к нему очень трудные. Он попробует передать Генриху все, что я вкратце рассказал о себе.
— А ты? Как ты, Конрад?
— У меня все нормально. В каком-то отношении даже стало легче: много полуразрушенных домов… их даже не восстанавливают…
Я не понял, почему ему легче от разрушенных домов, но задавать вопросы не полагалось.
— Ты в самом деле тушишь пожары? — заинтересовался Конрад.
— Конечно. Тушить мы тушим, но потушить — это совсем другое дело!
— Знаешь, тут есть возможности… — задумался Конрад.
— Наверное. Всюду есть возможности, — я не соображал, что именно имеет в виду Конрад.
Мы говорили о том о сем, но вдруг, среди разговора, замолкали. И молча думали об одном и том же.
— Ты ничего не знаешь о Франце?
Конрад слышал, что он жив и работает.
— О, Франц! Это мастер, сколько лет он благополучно развозит в своей тележке по цехам самое-самое… Ты ни разу не был там?.. У бирхалле.
— Нет. Не мог.
А Конрад был:
— Ты знаешь, там ничего уже нет…