Нет. Все эти наслаждения не для меня. Но что же делать? Сидеть вот так в одиночестве и ждать, наблюдая, как по вечерам дикий виноград оплетает черным кружевом окно?
Хоть бы мышь поскреблась в углу, что ли, хоть бы устроила себе гнездо в диване — тогда я знал бы, что не один здесь. Сестра спит. Янелис тоже».
Эгле так и не придумал, чем ему заняться.
Он поднялся в спальню. Лег в постель и включил радиоприемник. В темноте замерцала зеленоватым светом шкала. Ее отблеск упал на противоположную стену. Эгле охватило чувство, будто он в концертном зале. В зале люди и звучит музыка.
Но после двух часов дикторы один за другим пожелали радиослушателям доброй ночи, отзвучали государственные гимны, и воцарилась тишина. Как в концертном зале ночью, когда люстры погашены и лишь свет фонарей с улицы ложится на красный бархат кресел.
Где-то послышался джаз, словно марш перед закрытием ресторана. Эгле не желал оставаться в нем последним посетителем и выключил приемник. Принял снотворное. И когда с дальних полей в открытое окно вошел сон и с ним легкое, дарящее беззаботность опьянение, Эгле с улыбкой подумал: «Я принял снотворное, а зря — осталось мало времени, и уместнее принимать лекарство, которое прогонит сон».
Он уже спал, когда под штукатуркой заскреблась мышь.
На следующее утро Эгле проснулся поздно. Из спальни прошел на балкон и обвел взглядом косогор, сбегавший к речке Дзелве. Ольха и березы на берегу были одеты светлой зеленью, свежи, словно речка с утра умыла их. Осенью березы, даже в пасмурные дни, бывают яркими, как факелы. Краски весны — пастель; осень пишет маслом. Трава у прибрежного ивняка испещрена белыми точками. Это уже не опавшие сережки ивы, это доцветали последние белые анемоны.
«Раньше я всегда хранил на столе под стеклом кленовые листья. Что же делать? Сообщить в министерство, что захворал, пусть подыскивают замену. Конечно, так и придется сделать, но сегодня мой обход. Надо будет проверить планы лечения и среди новых больных отобрать тех, кому дадим Ф-37. Врачей-то хватает — Берсон, Миклав и еще эта молоденькая, Абола, которая краснеет перед пожилыми больными, но за Ф-37 ответственность лежит на мне. Вручение отставки придется отложить».
Внизу, в гостиной, его ожидал завтрак. Корочка от булки поранила ему десну. В последнее время десны часто и без повода кровоточили. Придется перейти на каши.
Странное дело, сегодня он уже с утра чувствует себя хуже. И хотя выпил кофе, голова все еще слегка кружится. Это все вчерашний анализ. Если б в нем, пусть даже подделанном, было написано, что лейкоцитов прибавилось, возможно, и самочувствие было бы лучше. В медицине не всем надо говорить правду. Врачам тоже можно принимать ее только в ограниченных дозах.
«Мне правду сказали до конца. И, в общем, я устоял перед нею, не сломила она меня. Однако голова-то все равно кружится…» — рассуждал Эгле.
Он вспомнил, что в прошлом году купил в Сигулде трость, чтобы легче было лазить по крутым берегам Гауи, по узким тропкам, прыгая с коряги на корягу. Теперь приходится ходить по ровной дороге. В гостиной стояло пианино, на нем Янелис изредка разучивал липси или мамбу. У него на носу экзамены, и давно уже никто не касался клавиатуры. Из-за инструмента торчала желтая сигулдская трость с выжженным на ней узором. Конец палки паук привязал к стене. Когда Эгле взял палку, владелец паутины сбежал вниз и скрылся под пианино. Отныне придется водить дружбу с клюкой.
У гаража на раннем весеннем солнышке нежилась дворняга. Над глазами у нее было два светлых пятнышка. Пес бросился к Эгле, но передумал, увидев у хозяина палку. Собаки знают, для какой цели иногда служит палка.
Эгле погладил животное.
— Здравствуй, Глазан! Добрый ты, приятель, но дурак.
Пес залаял.
— Ах, не дурак? Тогда скажи, как звать твоего отца?
Глазан опустил уши, он не понимал таких длинных фраз.
— Значит, не знаешь. Многого ты не знаешь. Я знаю много, даже то, чего иногда лучше бы не знать. — Эгле раскрыл двери гаража.
Аллея вывела Эгле к центру поселка. Дальше его путь лежал мимо шеренги каштанов, на них уже лопались крупные, смолистые почки; затем мимо бывшего замка — сейчас в нем школа. Наконец он свернул еще в одну аллею и подъехал к санаторию.
В кабинете Эгле заметил, что подле девочки с ягненком кто-то поставил вазочку с калужницей. Он подписал разложенные на зеленом сукне стола бумаги: накладные на получение сельдей, мяса и перца. Подумать, сколько извел он за десять лет и чернил и времени на подобные бумажки! Чтобы подписывать их, незачем было корпеть над анатомией, физиологией, внутренними болезнями. Впрочем, нечего роптать, потерянного не вернешь.