— Это верно, мне давно уж не давали циклосерин. Скажите… вы в самом деле уходите в отпуск? — шепотом спросил Алдер и уставился на Эгле блестящими глазами температурящего больного.
«Да, — хотел он сказать, — подошло время и мне идти в отпуск…» Но передумал. Алдер ждал другого ответа.
— Ерунда. Мы оба останемся в санатории. В отпуск пусть уходят другие. Мы — железный инвентарь. — И они улыбнулись друг другу.
— Не лежите все время на спине, — тихо посоветовала Алдеру Гарша, проверяя, не сбилась ли у него простыня. В ее голосе не было и следа официальной строгости.
— Я знаю, могут образоваться пролежни. Декубитус, — прошептал латинское название Алдер. — Надо поворачиваться.
— Вы много знаете, — согласилась Гарша.
— Когда долго болеешь, необходимо много знать, — заметил Алдер.
В коридоре Эгле взял свою желтую трость.
— Может, сообщить близким, чтобы приехали? — спросила Гарша.
Эгле тяжелым взглядом посмотрел на медсестру. Он понимал скрытый смысл этого вопроса. Надо предвидеть исход болезни. Нежелательно, чтобы близкие приезжали слишком рано, но и ни в коем случае они не должны опоздать. Подобную ошибку никто не исправит.
— Подождем.
Они поднялись этажом выше и зашли в одну из женских палат. В отличие от мужских, тумбочки здесь вместо обычных белых салфеток были накрыты цветными и узорчатыми, на них стояли глиняные кружки и вазочки с красным клевером и фотокарточки. Умывальник был заставлен всевозможными флаконами и баночками. «У Вединга на тумбочке лежали карты, а у Вагу лиса сигареты, — вспомнил Эгле. — Женщины все-таки более уютные создания. Рукоделие, домашние туфли с помпонами — совсем по-домашнему».
Одна больная спала, вторая, сгорбившись, сидела у окна и вязала синюю варежку. С помощью стрижки «под мальчика», слоя пудры и помады она пыталась возместить в своем облике то, что высосал туберкулез. Лишь глаза, большие и удивленные, оставались юными. Истинный ее возраст можно было определить лишь по истории болезни.
Эгле нарушил атмосферу уюта.
— Покажите-ка вашу ногу, Дале, — обратился он к вязальщице.
Дале положила ногу в капроновом чулке на край койки. Большим пальцем Эгле сильно надавил ей повыше лодыжки. Потом прощупал ямку в отеке.
— Уменьшилась, — сказал он. — Сердце тянет сильней.
— Да, — хрипловатым голосом подтвердила Дале. — Уже на третий этаж подымаюсь без остановки.
— Ваш туберкулез утихомирился, — сказал Эгле, рассматривая рентгенограмму.
— Сколько же можно! Двенадцать лет мучает. Эгле знал, что Дале болеет все послевоенные годы.
Болезнь в конце концов отвязалась от нее, но унесла вместе с собой молодость и девичьи надежды, а также изуродовала на память грудь и посадила ей на спину горб.
— Закончим вот инъекции строфантина, а тогда и домой.
Дале отложила синюю варежку.
— Доктор, пожалуйста, разрешите мне ходить в семнадцатую палату, — попросила она смущенно.
— Хорошо, можете посещать в любое время.
Эгле вышел.
Гарша задержалась в палате.
— Пойдете к Алдеру, зайдите сперва ко мне. У меня есть клюква. Весной набрала на болоте. Сочная, сладкая.
На другой день, придя из школы, Янелис облачился в свой любимый тренировочный костюм и побежал в санаторий. Вообще он больше бегал, чем ходил, — баскетболисту нужна кроссовая тренировка. Лишь у санаторного парка он перешел на широкий быстрый шаг.
На юного спортсмена сразу обратили внимание больные, гревшиеся на солнышке около главного корпуса. Заметила его и Гарша — она шла по той же дорожке, но не подала вида, однако сын Эгле поздоровался и преградил ей путь.
— В санатории есть кто-нибудь из врачей? — спросил Янелис.
— Абола, она сегодня дежурит.
— Я ее не знаю.
— А что вы хотели?
— Мне надо… посоветоваться.
— Так у вас ведь отец — врач.
— Мне… как раз насчет него. Только, пожалуйста, никому не говорите!
— Насчет него? — Гарша сделала шаг вперед. — Что случилось? Он уехал в министерство.
Янелис протянул ей переписанные анализы.
— Это его кровь.
Гарша подняла на Янелиса испуганные глаза.
— А сам он… что говорит?