Романтический дух этих мест упорно витал над нами: стоило тяжелому колоколу аббатства пробить полночь, как в монастыре замелькали странные огоньки.
Вокруг монастырей всегда распространяется много всяких россказней, причем по богатству воображения житель Средиземноморья ничуть не уступает бретонцу. Разве не ходят здесь слухи, будто кое-кто из этих смиренных монахов в грубых одеяниях был некогда прославлен в миру? Разве не шепчут люди, что своих покойников, где бы те ни скончались, монахи доставляют обратно на остров? Разве не говорят, будто баркас аббатства перевозит порой весьма странные грузы? Ореол легенды, неизменно окружающий монастыри, сливался для нас с ореолом пляшущих огоньков. Дети явно находились под впечатлением, так как Оливье внезапно остановил меня жестом. В пятнадцать лет он все еще чувствовал себя индейцем на тропе войны. Мы замерли. Перед нами открывался вид на бухту, представляющую собой неправильный четырехугольник, в котором не хватало лишь одной, самой короткой, стороны на юге. Длинной стороной служил монастырь, одной из коротких — стоящая в море башня, а второй длинной стороной — цепочка обрывистых скал и рифов, коварно притаившихся под водой. Все вместе образовывало неглубокую естественную гавань — прекрасное пристанище для судов с небольшим водоизмещением. Просторная лодка дремала на своем отражении неподалеку от берега, когда внезапно что-то встревожило моего сына.
В полной тишине из монастыря вышла странная процессия. Впереди шествовали двое монахов в капюшонах. За ними три человека несли тяжелый продолговатый тюк, чуть провисающий в середине и завернутый во что-то белое, похожее на парус. Еще один человек стоял в стороне и наблюдал — в его позе чувствовалось высокомерие.
Погрузить ношу на лодку оказалось не просто, так как лодке было не подойти близко к берегу. После двух неудачных попыток ее подвели кормой к башне. Пока один из моряков заводил швартовы, двое других, по пояс в воде, поднесли тюк. Стоявший в лодке склонился за борт, принимая груз. Неверный, тусклый свет не позволял больше ничего разглядеть. Человек, который держался в стороне, взглянул на монахов, стоявших рядом с ним на берегу, поклонился и решительно вошел в воду. Чья-то рука помогла ему влезть в лодку. Послышался ритмичный плеск весел. Когда лодка вышла на фарватер, монахи вернулись в монастырь.
— Что они делают? — спросил Филипп. — В гавани Муан им было бы намного проще!
— Проще! — сказал я. — Зато беспокойнее.
Мы двинулись дальше и, дойдя до самой восточной точки острова, сели на камни прямо напротив Сен-Ферреоля, соседнего островка, окруженного едва выступающими из воды рифами. Луна уже успела подняться высоко, и свет ее стал еще белее. Я был уверен, что сейчас мы увидим, как лодка причалит к островку, выгрузит тюк и уплывет. Так и случилось.
— Я сплаваю туда. Хочу взглянуть своими глазами. Вы со мной?
Дети решительно отказались, и я вошел в теплую воду.
— Ой, папа! — воскликнул Оливье. — Смотри, ты весь в звездах!
Руки мои захватывали вместе с водой светящийся планктон — мириады морских светлячков. За каждым моим пальцем тянулись Млечные Пути. Я долго и осторожно плыл, выискивая щели между подводными камнями, и наконец выбрался на освещенный луной островок. Камни, лишайники, морская пенка кололи босые ноги. Вершина острова возвышалась над водой метра на три-четыре. Если не считать лишайников, вся растительность ограничивалась несколькими хвойными деревьями, лохматыми, источенными водяной пылью — и все-таки вызывающе зелеными.
Островок был пуст.
Ни лодки, ни тюка, ни людей. И только где-то вдали, на западе, опалом светилась башня.
В гавани Муан все было по-прежнему. «Неземные существа» базарными голосами поносили друг друга. Мы улеглись, но мальчики никак не могли заснуть.
— Все это очень странно, — сказал я. — В Ницце в 1840 году умер от холеры Паганини, прославленный генуэзский композитор и скрипач. Церковники отказались его хоронить. Ницца принадлежала в те времена Пьемонту, и генуэзское духовенство, которое заправляло там, было убеждено, что великий виртуоз состоял в сговоре с дьяволом… Сын перевез тело во Францию, надеясь, что Марсель окажется более терпимым. Но и оттуда ему пришлось отплыть ни с чем. Тогда он вспомнил про Сент-Онора. Ему было отказано в погребении на самом острове, однако дозволено перевезти покойника на Сен-Ферреоль. И тело Паганини, который обвинялся в том, что его рукой водил дьявол, пять лет гнило под солнцем и брызгами, и навещали его только чайки. Как раз там, куда я плавал. Да, да, пять лет потребовалось сыну Паганини, чтобы добиться разрешения перевезти тело отца на его родину, в Геную… Вот какая история.