— Птицы.
— Идиот! Речка растет, и девочка тоже. Обе приобщаются к цивилизации. Речку направили в полезное русло. Чтобы не своевольничала. Девочку тоже.
— Они выкачали из нее все что можно и отправили в сточную канаву за ненадобностью, — сказал я зло. — Простите, Сесилия.
Очень странная девушка! Она спросила:
— Вы снимете такой фильм, мсье Марсель?
— Что? Ах да, конечно! Я поговорю с Джоном Пьерпоном из «Универсаля». Но он вряд ли поймет… насколько это трогательно… поэтично… Ничего смешного тут нет! Да что с тобой, Ален? Ты плачешь?
— Отстань от меня! Отстаньте от меня оба!
— Почему вы плачете, мсье Ален?
— Потому что я бездушный. Потому что я не знаю… Да, да! Не знаю!
— Пойдемте потанцуем, Ален. Ни вы, ни Марсель за весь вечер еще ни разу не танцевали. Вы только разговариваете.
Я обнял Сесилию. Все, как я и предполагал. Слишком поздно. Она была статная, с пышными формами, моего роста. В какой-то момент она шепнула мне на ухо:
— А про реку я все поняла.
— Я знаю, Сесилия.
— Вот и хорошо. У вас такой замечательный друг. Красивый. Высокий. Воспитанный. Сильный. Богатый.
— Еще бы, киноартист!
— Мне так нравится кружиться в обратную сторону!
Я не удержался и задал нехороший вопрос, который давно вертелся у меня на языке:
— Вы не закрываете глаза, когда кружитесь?
Она сделала вид, будто не слышит.
— Обязательно приходите к нам еще вместе с Марселем. Мы будем друзьями все трое. С вами потому, что вы знаете Урк, а с Марселем, с Марселем…
— Потому что он красивый.
— Вот именно. У нас весело, правда? Бал каждую субботу. Фараоны к нам никогда не заявляются. Не бывает ссор.
— Мадемуазель Сесилия, я хочу… Я хочу попросить вас об одной вещи, очень важной…
Я дрожал, как лист на ветру. Наконец я выговорил:
— Пожалуйста, посмотрите мне в глаза. Не опускайте голову. Сесилия? О! Сесилия!
— Да.
— Вы…
— Ну конечно. Вы разве не заметили? Я-то сразу поняла, что вы не из наших.
— Но… А остальные, Сесилия?
— Тоже, конечно.
— Все?
— В большей или меньшей степени. Но вы послушайте их, Ален! Если бы вы знали, насколько это не имеет значения…
Когда, спустя столько лет, я вспоминаю глаза Сесилии, я вижу два тихих озера с матовой зеленоватой водой, в которой плавают опавшие листья. Теперь я знаю, что это были глаза моей сестры Урк. Но в тот вечер у меня пропала всякая охота танцевать с партнершей, которая может вальсировать в обратную сторону, не закрывая глаз, и у нее не кружится голова. Оглядевшись, я увидел разом все глаза, глаза завсегдатаев кабачка слепых. Я убежал оттуда, бросив Марселя, и с невыразимым облегчением снова очутился в темноте, вдали от синего света, среди улиц со снежными шлейфами.
Так люди поворачиваются спиной к своей судьбе, потому что они слишком молоды и ничего не понимают в жизни.
Последнее, что я запомнил, это лицо Ужасного Марселя. С тех пор кино давно стало звуковым, но, несмотря на красивый голос, дела Марселя так и не поправились. Иначе я бы это знал! Единственное, что мне известно, это что он женился на Сесилии.
Наверняка она по-прежнему говорит ему, что он красив как бог или как велогонщик, что, в сущности, одно и то же. Но я знаю точно: в тот вечер я упустил счастье своей жизни! Я слишком поздно узнал свою реку, когда она текла мимо, и испугался ее пустых глаз…
До сих пор я так и вижу Марселя и Сесилию в «Кабачке счастья». «Красавчик блондин» самозабвенно кружится, держа Сесилию в объятиях…
И не она, а он закрывает глаза.
~
«Вышитый тигр» — это сказка. Настоящая. Единственная в своем роде. И к тому же рождественская! Меня иногда спрашивают, кто же рассказчик: ужасный Жен Поль или отвратительный Кристиан Берар. As you like it[37].
Вышитый тигр
Жен шагал по своей мастерской на улице Гранд-Огюстен, держа под мышкой собачонку по имени Ксантиппа. Да, да, сам Жен, замечательный портретист и великолепный оформитель балетов, снискавший к тому же известность как самый неряшливый человек в Париже (что несправедливо, ибо ни у кого не следует отнимать надежды) и в то же время тоньше всех чувствующий скрытую поэзию людей и вещей, Жен, любимый в равной мере и снобами, и неискушенной публикой.