— Но он поправится?
— Думаю, да. Я сразу дала ему макролид. — Ирма пыталась приноровиться к шагам долговязого комиссара.
— Помогло?
— Потребуется несколько дней — у него все еще высокая температура, существует риск септических эмболий. — Ирма открыла дверь, жестом пригласила комиссара войти, и оба приблизились к пациенту.
Дневной свет падал на мешок капельницы, заставляя его светиться. Худой, очень бледный человек лежал на койке, закрыв глаза и механически бормоча:
— Нет, нет, нет… нет, нет, нет, нет…
Подбородок дрожал, капли пота на лбу собирались в ручейки.
Рядом сидела медсестра. Она тщательно выбирала мелкие осколки из раны в его левой руке.
— Он что-нибудь говорил? — спросил Йона.
— Он постоянно бредит, не так-то легко понять, что он говорит, — ответила медсестра, накладывая на рану компресс.
Потом она вышла, и Йона осторожно наклонился к пациенту.
Комиссар рассматривал заострившийся нос, торчащие скулы, запавшие щеки — и без труда узнавал детское лицо, в которое столько раз вглядывался на фотографии. Нежный рот с вытянутой вперед верхней губой, длинные темные ресницы. Йона помнил самую последнюю фотографию Микаэля. На ней мальчику было десять лет, он сидел за компьютером — челка падает на глаза, на губах спокойная улыбка.
Молодой человек, лежащий на больничной койке, мучительно закашлялся, с трудом вдохнул, не открывая глаз, и зашептал:
— Нет, нет, нет…
Без сомнения, на койке перед комиссаром лежал Микаэль Колер-Фрост.
— Ты в безопасности, Микаэль, — сказал Йона.
Ирма неслышно встала у него за спиной и смотрела на истощенного юношу.
— Я не хочу, не хочу.
Он затряс головой, задергался, напрягся всем телом. Жидкость в трубке капельницы окрасилась кровью.
Микаэль задрожал и тихо заскулил.
— Меня зовут Йона Линна, я комиссар и один из тех, кто искал тебя, когда ты не вернулся домой.
Микаэль чуть приоткрыл глаза, он как будто ничего не видел. Несколько раз моргнул, прищурился на Йону.
— В полиции верили, что я жив…
Он закашлялся и полежал, задыхаясь и глядя на Йону.
— Где ты был, Микаэль?
— Я не знаю, я же не знаю, не знаю, я не знаю, где я, ничего не знаю…
— Ты в Южной больнице, в Стокгольме, — прервал его Йона.
— А дверь заперта? Заперта?
— Микаэль, мне очень нужно знать, где ты был.
— Я не понимаю, что вы говорите, — прошептал юноша.
— Мне нужно…
— Какого хрена вы со мной делаете? — с отчаянием в голосе спросил Микаэль и заплакал.
— Я дам ему успокоительного, — сказала врач и вышла.
— Ты уже в безопасности, — объяснил Йона. — Все здесь помогают тебе…
— Я не хочу, не хочу, я не выдержу…
Микаэль замотал головой и попытался слабыми пальцами вытащить из локтя трубку капельницы.
— Где ты был так долго, Микаэль? Где ты жил? Где прятался? Тебя держали взаперти или…
— Я не знаю, не понимаю, о чем вы говорите.
— Ты устал, и у тебя жар, — тихо сказал комиссар. — Но все же попытайся вспомнить.
Глава 33
Микаэль лежал, дыша как сбитый машиной заяц. Он что-то тихо пробормотал, облизал губы и, взглянув на Йону большими удивленными глазами, спросил:
— Можно ли запереть человека в нигде?
— Нет. Нельзя.
— Правда нельзя? Я не понимаю, не знаю, мне трудно думать, — слабо прошептал юноша. — В памяти ничего не осталось, только темнота… Все, которое — ничто, у меня все перемешалось… Перепуталось все, что внутри и что было вначале, не могу думать, слишком много песка, я даже не знаю, что во сне, а что…
Он закашлялся, опустил голову на подушку и закрыл глаза.
— Ты говорил о чем-то, что было вначале, — напомнил Йона. — Попробуй…
— Не трогайте меня. Я не хочу, чтобы вы меня трогали, — перебил юноша.
— Я и не трогаю.
— Не хочу, не хочу, не хочу, не хочу…
У Микаэля закатились глаза, голова странно, как-то наискось наклонилась, он зажмурился и задрожал.
— Ты в безопасности, — повторял Йона.
Вскоре Микаэль обмяк, кашлянул и поднял глаза на комиссара.
— Можешь рассказать, что было в самом начале? — мягко повторил Йона.
— Когда я был маленький… мы тогда сидели на полу, тесно, — еле слышно проговорил юноша.