Назаров Андрей
Песочный дом
Андрей Назаров
ПЕСОЧНЫЙ ДОМ
Андрея Назарова мало кто знает, хотя он считается одним из лучших современных русских стилистов. Не знал бы и я, если бы не был знаком с ним лично. Закончив в 1970 году Московский литературный институт, Назаров, как и многие в то время, встал перед выбором: писать чтобы печататься или писать чтобы писать. Андрей Назаров никогда не любил коммунизм, и поэтому выбор не был трудным. Его писательская судьба почти банальна: опубликовал рассказ, который дал ему статус диссидента, работал геофизиком, сторожем, грузчиком, лифтером, лесорубом, в 1981 году эмигрировал в Данию, начал работать репортером на Би-Би-Си, выступал на радио "Свобода". Как человек Андрей Назаров таков, каких уже мало, и становится все меньше и меньше - это классический русский писатель, и по натуре, и по голосу, и по внешности, это констатируют его модус вивенди, его вера, его любовь, и его проще представить в цилиндре с тростью прогуливающимся по саду с Буниным, чем проталкивающимся сквозь утреннюю толпу московского метро с похмельной головой. Андрей пишет сложно, сжато, его отношения с текстом тяжелы и запутаны, он один из тех писателей, что мучаясь месяц каким-то произведением, и наконец поставив последнюю точку, перечитает и уничтожит написанное. Являясь неисточимым кладезем житейских историй, он написал только один роман, построил этот самый "Песочный дом", что и предлагается тут читателю.
Сойдем же и смешаем
там язык их, так чтобы
один не понимал речи другого.
Бытие, XI, 7
В августе 1941 года во время вечерней бомбардировки Москвы в шестиэтажный дом за Белорусским вокзалом упала тяжелая фугасная бомба. Дом был коммунальный, с обширными кухнями и коридорами, утопленными внутри квартир. Возводили его в двадцатые годы, когда идеи коммуны доминировали в воображении строителей нового мира. Со временем привлекательность их померкла в копоти общественных примусов, и единообразие квартир оказалось грубо нарушенным. Возникли частные кухни и кладовки, сдвоенные жилые комнаты, комнаты узкие, в пол-окна или просто без окон, и, наконец, индивидуальные квартиры - от двенадцатиметровых до двенадцатикомнатных.
Но, исказив внутреннюю планировку дома, как и само человеческое бытие, время никак не повлияло на его внешний облик. Он располагался на возвышении массивной буквой "П", концами спускавшейся к шоссе и огражденной от тротуара чугунным частоколом. Внутри лежала прямоугольная насыпь, взятая в кирпичный парапет, - две горизонтальные площадки, имевшие полутораметровый перепад высоты. Верхняя, короткая часть насыпи служила детской площадкой с песочницами и каруселью, а на нижней были разбиты клумбы с анютиными глазками.
К тому времени, как бомба оторвалась от самолета, песочницы были выскоблены до грунта, клумбы вытоптаны, а карусельный круг намертво заклинен. Посреди двора бился под ветром брезентовый чехол, туго растянутый на кольях с какой-то неясной и пугающей целью.
Нарастающий свист бомбы первыми уловили мальчишки, дежурившие на крыше, и Алеша Исаев успел крикнуть: "Прямое", когда у основания левого крыла лопнул жестяной скат.
# # #
У ящика с песком обхватили друг друга две женщины в казенных красных косынках. "Ой нам!" - страстно вскрикнула Глаша из пятого подъезда в ухо своей соседке. Но Машенька, или мама-Машенька, как звали ее после рождения малыша, не услышала. В ее незрячих глазах полыхал нестерпимо белый сполох, по нему с медлительностью сновидения оседали стены и кренился пол, на котором Авдейка устанавливал пирамидку.
Хрупкие мгновения скользили по жести. Было тихо. Бомба не взрывалась. Исаев горячо выдохнул застоявшийся в груди воздух, отбросил щипцы для зажигалок и бросился к пролому. Мусорщик Ибрагим, безотчетно нашаривавший что-то на груди, очнулся и, невнятно выругавшись, с неожиданной ловкостью обхватил Алешу и покатился с ним по гулкому скату к шатким оградительным перильцам. "Не взорвалась! Не взорвалась!" - кричал Алеша.
Машенька вырвалась из Глашиных рук и побежала домой, где Авдейка строил крепость. Он любил бомбежку, радостно замирал, когда выла сирена, дрожало небо от самолетов, что-то ухало и весело сыпалось, а люди с узелками спешили в убежище или метро. Но с тех пор, как папа ушел на фронт, от бомбежки не убегали.
Авдейка сидел на полу, составляя дощечки, которые нашел в рюкзаке, брошенном у двери тетей Глашей. Это были сверкающие эмалированные пластинки, по которым - птицами по cнегy - пробегали черные буквы. Крепость из них получилась в рост Авдейки - четыре парных треугольника, две пары над ними и еще по одному, соединенные во всех уровнях и огражденные валом. Она стояла у двери - неприступная преграда с застывшими штыками бликов от керосиновой лампы. Авдейка прижимал к бокам руки, дрожавшие от восторга и напряжения. По коридору ходил сосед дядя Коля-электрик в халате, сшитом из полотенца, и мычал арию про тореадора, который закалывает быка.
Неожиданно что-то ударило Авдейку по ногам и свалило на пол. Стойкие блики штыков на крепостных стенах разбились в искрящийся прах. Крепость хлынула жестяным дождем и обожгла Авдейке щеку. Дядя-тореадор с быком затихли. Прозрачно зазвенели пузырьки с лекарствами на столике у бабусиной кровати. Колыхнулась глубина трехстворчатого зеркала, где застыло много-много Авдеек, и желтым по черному помчались тени по шуршащей драпировке окна.
Вошла мама-Машенька и прижала к животу Авдейкину голову. Пламя вернулось в стеклянный колпак. Победно замычал дядя-тореадор. Краем сознания Машенька уловила смысл надписи на развалинах Авдейкиной крепости и стала запихивать дощечки в рюкзак. На глазах ее блестели яростные слезы.
- Бежим, мама-Машенька! - крикнула Глаша, просовываясь в комнату.
Машенька сунула ей в руки рюкзак и сказала:
- Не давай ты ему эту гадость.
Глаша забросила рюкзак в свою комнату и обиделась. Эмалированные дощечки были объявлениями полулегального венеролога; они прибивали их по ночам, получая десять рублей за каждую.
Машенька заглянула за ширму и, встретив слабый, но внятный жест, ринулась из комнаты, унося Авдейку. Глаша бежала следом, прижимая к груди шкатулку с письмами.
Тем временем дом и участок шоссе оцепила милиция. Высыпавших во двор жильцов, пережидавших бомбежку в доме по пренебрежению к смерти, а точнее, к жизни, выдворили за оцепление. Ибрагим, как добычу, волок упиравшегося Алешу Исаева.
Проломив чердачное перекрытие и два верхних этажа, тяжелый фугас ткнулся в пол просторной комнаты, выбив стекла и веером разлетевшиеся паркетины. Светя лампами от аккумуляторных батарей, саперы подступили к бомбе. Мутные блики текли по бокам чудовища, забившегося в недра человеческого жилья. Пахло известковой пылью, смазкой и нагретым металлом.
Скоро по городу дали отбой, и люди, поднятые бомбежкой, вернулись к дому с узелками и детьми. У линии оцепления они сбились в толпу и переговаривались шепотом, подавленные близостью затаившейся в доме смерти. По вспышкам в окне догадались, что бомба в комнате Данаурова. Квартиры, пробитые бомбой, к счастью, оказались пусты: жильцы или находились в эвакуации, или прятались в убежищах. Сам Данауров, глухой и дряхлый старик, был у своей сестры, чьим попечением и существовал.
Стоял конец августа, сквозил сухой ветер, обещавший скорые холода. Люди, выскочившие налегке, стали мерзнуть и роптать. Плакали дети. Громко тянули носами красноголовые братья Сопелкины, жавшиеся вокруг матери. Авдейка молча дышал в ухо маме-Машеньке, всматривавшейся в угрюмую глубину двора.
Вдруг неожиданное изумление волной прокатилось по толпе, спало и прокатилось снова, дробясь в разноголосом: "Песок, песок, песок..." Бомба, предназначенная уничтожить жизнь дома, оказалась начинена песком. Никак не складывалось: бомба и песок. Но уже кто-то вспомнил о бомбах с вывернутыми детонаторами, об антифашистах, выдирающих смертные жала и начиняющих снаряды песком. "Антифашисты... немецкие антифашисты", - пронеслось в ожившей толпе непривычное сочетание.
- Ура! - закричал Алеша Исаев. - Ура немецким антифашистам! Чего скисли, Сопелки? А ну, разом!
- Ура! - отозвались Сопелки.