Это история о человеке, который очень не любил… э-э-э, даже как-то и не скажешь сразу, что именно. Слово надо подобрать… Христианство он не любил, ну или веру вот эту всю, или, может, традиционность, посконность, босоногость эту белоголовую, церквушки у реки, рубашки до колена…
Едва коснется этого (а касалось часто, потому что это было то время, когда в России как раз началась эта тема, и не просто начиналась, а даже входила потихоньку в моду) – так и начинало пахнуть ладанной духотой, в сенях сознания и детской его памяти шевелились какие-то темные бабки, сгорбленные и суровые, а в самых-самых углах темнели иконы с яростными глазами. Ни бабки, ни образа на людей при этом не походили.
Человек работал инспектором общепита (давайте-ка и звать его будем Инспектор), ездил повсюду с проверками и, сказать по правде, на тараканов или какие-то иные нарушения он натыкался даже реже, чем на все ту же веру: то у водителя в машине на приборном щитке тройной, сигаретой прокажденный складень из картона, то у директора ресторана крест на цепи во все пузо, то скатерки «постненьким» уставят ради высокого гостя – и такие улыбки при этом состроят, что Инспектор удивлялся, как у них еще рассольник не закарамелился. А уж когда в каком-нибудь приюте деток выводили на показ, личики-яички, щечки масляны, глазки васильковы – тогда он разворачивался да и уезжал, лишь подмахнув бумаги. Ну их, в самом деле.
И еще придумал он для себя так: буду против. Пусть весь мир побежит свечечки ставить – а я останусь. Соседка додельная в квартирку стучит:
– Почто стирку затеяли, седни девица косицу не плетет…
– Ах не плетет, – закипал Инспектор, – ну так стирки мало, пойду еще машину поремонтирую, пойду остатки снега вон счищу с козырька… Чего бы еще поделать, раз девица-косица у нас тут?..
И работал каждое воскресенье (и в другие исконно-русско-православные праздники) обязательно, из-за чего слыл ценнейшим кадром – всегда мог подменить коллег, верою живущих. На Пасочку – все на кладбище, яички на могилки покрошить, а он – молча, упрямо – месит весеннюю грязь колесами своей «восьмерки», пробирается в дальние районные места: а вот вам в воскресенье проверка!
– Где у вас, уважаемые, повар? Напился ради светлого праздника? А будите! Не знаю никаких праздников.
Инспектор был человек обстоятельный и войну православию (слово-то какое! сытое, умытое, румяное…) объявил не на шутку. До первой звезды нельзя? Ну тогда с утра не только обжираловку, но и выпивку хорошую устраивал себе Инспектор. Великий пост?.. Во-о-от когда мясу самое время! Милостыньку бабулечке подать, у храма Божьего просит? Нарочно, губы сжав, глядел мимо: навстают к воротам, не пройти по улице рабочему человеку. А перед прощеным воскресеньем завел себе обычай с начальством в хлам лаяться. Нарочно даже претензии копил иногда, чтобы прям накануне их все вывалить по-честному.
Чтобы все было еще честнее, Инспектор купил и проштудировал Библию, а следом – и кучу книг с названиями, от которых так и веяло бородатой тугодумностью: был тут и «Типикон», и «Минея», и «Часослов» и даже «Требник», чтобы уж знать так знать – а еще, чтобы, хотя бы лишь намек учуяв, сразу спиной повернуться. Он и на службы сходил – не за один и не за два года, зато на все – и простоял их спиной.
Стоял любые долгие службы, и ясно-зимние, и травяные, и темно-весенние, и яблочно-зеленые, прожигая входные двери взглядом, и лишь тогда выходил (точнее, пробкой вылетал), когда говорили выйти оглашенным, потому что оглашенным как раз и не был – те, темноликие, согбенные, еще в детстве подсуетились и окстили.
***
И вот однажды в Рождество, когда все, как полагается, отдыхали и веселились за столами под елками, вызвался наш Инспектор ехать за дальнее село, проверить один дом престарелых. Тому дому было уже лет пятьдесят, и собирал он одиноких стариков с десятка совхозов. Там они на совхозные деньги и доживали свой век. Как раз время проверки подошло, Инспектор (одевшись в черное, потому что Рожество в белом встречают) с утра выехал, к вечеру до этого самого дома престарелых добрался и был встречен степенной делегацией бабулек. А между тем начинало мести, сначала слегка и как бы у самой земли, а потом буря подняла седую голову и стала сыпать уже не на шутку.
Пока Инспектор буровил профессиональным взглядам все углы на кухне, машину его занесло по крышу. А когда бабули, преодолевая его сопротивление, силком потащили его к столу – в котельной что-то ухнуло, гавкнуло и заревело. Старая труба не выдержала стужи и прорвалась. Была суета с ведрами, оханья, грохот, тряпки… Инспектор плюнул и остался в приюте до утра: сперва чинил трубу, потом раздавал валокордин сомлевшим старушкам, потом ел на темной кухне нарочито постно: сухарь и чай. Рядом на столе под бедным полотенчишком истекали запахом печеные окорочка – вернее, то, что от них осталось после рождественской трапезы.