Он был очень похож на Дашу: тот же дым волос, те же светлые глаза, та же улыбка — маленький двенадцатилетний вариант Даши.
— У моей сестры оказались замечательные способности по части техники. Сейчас, только перед тобой, мы, наконец, приделали самый настоящий двигатель! Теперь, видишь, нужно нарастить руль этой дополнительной трубкой. У руля мопеда совсем иная конфигурация, нежели у велосипедного руля. Потом приделаем бачок для горючего, и мопед готов, приходи кататься.
Васюк тут же забыл о Шуре, потому что Даша зажала велосипедный руль в тиски и стала выгибать его. Васюк кинулся помогать. Это был тяжкий труд. Даша натужно покраснела. Нужно было бы помочь, но Шуру разморило, и в то же время она продолжала мёрзнуть. Она не знала, что делать: уйти, помочь, вызвать Дашу на кухню и сказать, зачем пришла. Комната, знакомая до мельчайших деталей, казалась ей незнакомой, и Даша, багровая, с мокрыми лбом и щеками, тоже казалась незнакомой. «Как странно, — подумала Шура. — Это меня, зажав в тиски, гнут».
— Перекур, — пробасила Даша и улеглась на спину. — Снимай пальто, сейчас будем пить чай. А ну, Васюк, организуй. Меня сейчас волнует проблема освещения.
— Даша! — тихо позвала Шура.
Даша не ответила. Блестя очками, она смотрела в потолок, на лампу под рыжим абажуром, тоже сделанным ею самой, и бубнила:
— Проблема освещения. Освещения!
Шура вышла из столбняка. Минута, и она была в коридоре. Непослушными руками повернула дверную ручку, кинулась к лифту и, только когда лифт остановился на этаже, захлопнула дверь Дашиной квартиры.
— Нет, нет, ни за что! — бормотала она. — Нет, нет!
Первое время после Ленинграда он звонил ежедневно.
— Здравствуй!
Даша перебирала это его слово по звукам и клала трубку.
Однажды сказал:
— Не бросай трубку, нам надо поговорить.
Она разъединилась.
И снова: «Пожалуйся, не отключайся, нам надо поговорить!»
И снова она положила трубку.
Все уроки подряд он смотрел на неё с задней парты — от этого взгляда у неё болел затылок. А вечером снова:
— Здравствуй!
О Шуре она не думала. Та Шура, с которой прошло десять лет общей жизни, больше не существует, и думать о ней нечего, её Шура словно превратилась в другую Шуру — с синими подглазьями, с подрагивающими губами, новая Шура теперь всегда нахохлена, как в дождь. Даша даже говорит с ней — о задачах, об экзаменах. Но ведь это другая Шура, просто знакомая, с которой ничего не связано и перед которой нет никаких обязательств.
О Шуре она не думала. Просто Глеб оказался предназначенным не ей, Даше. Он чужой. А чужого ей не надо, до чужого нельзя дотрагиваться — так учили её в детстве.
— Здравствуй! Не клади трубку, пожалуйста. Нам нужно поговорить.
Она клала трубку, боясь его голоса. Ещё одна его фраза, и она не выдержит. А этого допустить нельзя.
Как он сбил ей всё! Готовилась в архитектурный, рисовала античные головы, чертила проект, читала книги. Ленинград оказался холодным и чопорным, а повернулся не домами — судьбами. Пушкин, Чаадаев, Достоевский, Блок. И она захотела к людям. Им нужна больше, чем домам: избитому мальчишке с длинными ресницами, Ване, даже Долговязому. Думала вернуться в Москву и пойти в детскую комнату милиции. У неё получилось бы! Она умеет с мальчишками: ходит же брат за ней по пятам! А Глеб взял и всё сбил. Покрылись пылью книжки — Корбюзье, Мис ван дер Роэ… валяются забытые в углу комнаты. И в милицию не пошла. Три недели уже ни одной мысли. Ноги не ходят, шея не гнётся. Справиться не умеет даже с собой. Куда делась её сила? Где её власть над собой? Она превратилась в громадное ухо — зазвонит телефон?! Даже ночью, приподнявшись, слушает: зазвонит?
Ночь за ночью. Подушка горяча, и, как ни крути её, всё равно не уснуть. Только не увидеть его. Только не услышать его голоса. Выдержала же два дня — не ходила в школу. Она не любит никакого Глеба. Почему каждому обязательно нужна личная жизнь? Она построит новый город. Это важнее. Ну же встань. Убери руку с телефонной трубки. Сейчас ночь. Он больше не позвонит сегодня. Ноги коснулись холодного пола. Встала же. Это не так трудно. А теперь зажги лампу. Куда девались чертежи? Не трогала их с Ленинграда.
Глеб передал ей записку. Где она? Неужели выбросила сгоряча? Что он написал, интересно? К чёрту записку! Вот они, чертежи. Этот ещё ничего, а здесь чушь, убожество. Неужели потеряла? А может, мать случайно выбросила?
Пол жжёт холодом. Надо надеть тапки. К чёрту.
Из мусорного ведра летят картофельные очистки, Васюкины тетради, консервные банки…
Ночь за ночью.