Садовый поселок состоит из нескольких рядов одинаковых утепленных контейнеров-домиков размером два на четыре метра, на столь же маленьких участках. Не для сада, конечно, а для пары яблонь и клумбы с цветочками. На некоторых клумбах еще сохранились цветы, а другие убраны на зиму.
— Откуда здесь такое? — спрашиваю, вовсе не надеясь получить ответ, но Мих, вспомнив о своей роли гида, удовлетворяет мое любопытство:
— Таких поселков в пригородах развели много лет пятнадцать назад, тогда была мода на занятия в кружках "фольклорного садоводства". Потом эти кружки распались, домики отправили на переработку, а земли вернули в общий оборот, почти везде. Общий оборот — как все сельхозугодья, вахтовые бригады обрабатывают. Наш вот поселок почему-то выжил.
Ночью вокруг кажется абсолютно безлюдно, хотя в паре домиков блеснул свет из окон. Так что зря Мих надеялся здесь просто пересидеть приступы — одиночества на Основе не бывает.
Странно, а сама об этом не подумала. Вот ведь, Мих сказал, тут можно пересидеть, и я не стала анализировать. Настолько верю? Хорошо и плохо, голову стоит держать включенной. Например, сейчас он, сгорбившись, задумчиво уставился на бензобак мотоцикла. Неужели и правда решил вылить бензин? А завтра обратно на чем ехать? Да и смысл? Сказать ему про других "садоводов"? Нет, не стоит, еще нервничать будет. Пусть продолжает думать, что мы здесь одни.
— Мих, выкрути свечу и успокойся. Не надо ничего выливать.
— Меня прижмет, я ее опять вкручу и поеду...
— Тебя уже прижало или еще не отпустило. Я здесь, помнишь? Если боишься, отдай свечу мне, я спрячу.
— Рафа, я вот что... может, ты запрешься в домике, а я на крылечке посижу? Третья волна, говорят, самый сильный приступ, я не уверен... если я наброшусь на тебя, ты можешь не успеть убежать.
Он набросится. Надо же.
— А я не уверена, что стану убегать. Пока мы ехали, у меня было время подумать. Да, я сначала такого не планировала. Но мы здесь и пусть будет, как будет.
— Я сделаю тебе больно, если не сдержусь, — ему самому больно так говорить, по лицу видно.
— Может быть. Не знаю. — Вообще-то, если подумать, анатомия нас не слишком сильно отличается. Люди просто заметно крупнее... во всех местах. Вслух же говорю: — Не думаю, что это очень страшно, да и потом, ничего же еще не случилось, а мы стоим тут и мерзнем. Пойдем в домик.
В домике оказывается чистенько и уютно, но очень тесно даже мне. Справа от входной двери пристроился электрокамин, вдоль длинной стены — узкая кровать, напротив нее у окна тумбочка с чайником. Слева от двери вешалка для одежды. Мих щелкает переключателем и на нарисованных поленьях заплясали жаркие огоньки, а из спрятанного динамика послышалось тихое потрескивание дров. Сняв и повесив на крючок куртку, он с усмешкой разглядывает полы своей рубахи, свешивающиеся поверх брюк, в то время как сзади рубаха остается заправленной. На месте половины пуговиц только неаккуратные дырки.
— Ну и что мне с ней делать? Заправить или наоборот?
— А как тебе больше нравится?
— Пусть лучше будет "навыпуск"...
— Ага, если что — снять быстрее, — не то чтобы всерьез, просто дразнюсь. — Мих, чай поставь, пожалуйста. Я замерзла, пока ехали.
Разматываю пояс и вешаю плед рядом с его курткой. Так быстрее согреюсь. Плед сейчас только держит уличную сырость, а здесь камин быстро прогреет такую маленькую комнатку. Мих внимательно разглядывает меня и мне становится тепло от его взгляда. Ах да, я же в "бальном". Коротенькое чоли да юбка. С наслаждением стягиваю сапожки: от танцев и поездки пальчики совсем затекли, и устраиваюсь с ногами на кровати. Собственно, больше сидеть не на чем. Пока закипает чайник, мы молчим. Мих достает чайный пакетик и большую кружку. Одну. Больше, видимо, нет. Заваривает чай, подает мне. Все так же молча. Делаю несколько маленьких глотков, горячо. Передаю кружку ему, так и пьем по очереди. Меня это нисколько не беспокоит, его вроде бы тоже. Допив чай, сворачиваюсь клубочком на кровати и кладу голову на Михины колени. Смотрю снизу вверх; лицо мальчика напряглось и как будто застыло. Я делаю осторожное движение и щекочу его ухо кончиком хвоста.
— Ты так боишься самочек?
Мих ловит мой хвост рукой, рассматривает, задумчиво дует на мех.
— "Самочек?" У нас это называется "женщины".
— Я-то не "женщина". Меня ты тоже боишься?
— Тебя — нет. А за тебя боюсь. Я не знаю, как себя могу повести. И у меня никогда не было женщин, — грустно усмехается, — не говоря уж о "самочках".
— У меня тоже никого не было. Но я не боюсь. Просто чувствую, что все будет хорошо. Ты мне веришь?
— Почему-то да.
Опять молчим. Долго. Немного дремлем. Вдруг мне на лицо падает капля. Взглянула вверх — Мих сидит, закусив губу, весь бледный, пальцы правой руки с силой вцепились в одеяло. Но левая придерживает и гладит мой хвост столь же нежно, как и раньше. Началось. Приподнимаюсь на локте и поворачиваюсь спиной.
— Чоли на шнуровке, завязана вверху на бантик, развяжи.
— Зачем?
— Потом некогда будет, развяжи.
Завязка слабеет. Стягиваю одежку через голову и ложусь обратно к нему на колени. Маска бледности у него уже прошла, лицо розовенькое, пожалуй даже более чем. Рассматривает мои груди, аккуратно обводит пальцем вокруг соска.
— А я и не знал, что у вас здесь нет меха.
— Конечно, нет, как бы мы иначе детей кормили. — Глупые разговоры, но от них спокойнее и теплее. Накатывает третья волна и, если честно, я тоже немного боюсь. Он накрывает мою грудь ладонью, слегка сжимая. О-у-у-... Выгибаюсь вперед и вытягиваюсь на кровати поперек его колен. Наверное, это неправильно, у него проблемы, а мне сейчас просто хорошо. Очень! Или нет? Ему тоже хорошо? Глаза блестят, руки поспешно развязывают узкий поясок юбки. Выгибаюсь еще раз, чтобы ему было удобнее снять ее с меня. Лежу голая, покрывало холодное, и хочется прикрыть глаза и чувствовать, как он горячими руками гладит меня. Откуда-то из глубины тела поднимается... мурчание. Вот оно как! Несовершеннолетние коши не мурчат. Пока не придет срок. А я, выходит, замурчала... с ним. Мих наклоняется, целует мои губы, лицо, ловит губами кончики ушей,а я пытаюсь стянуть с него рубаху. Безуспешно, забыла расстегнуть пуговицы на рукавах, но он уже сам снимает с себя одежду. Сидит совершенно ошалевший, белый и голенький, хочется согреть, завернув в себя, как в плед.
Вскакиваю и устраиваюсь к нему на колени, лицом к лицу, оплетаю руками, ногами, хвостом. Приподнявшись, сама направляю его в себя. Что бы я ни думала раньше, все же анатомия несколько разная, он мог бы и не попасть. Ох, какой же большой все-таки, и как шумит в ушах. Прикусываю кончик собственного хвоста и расслабляю ноги, садясь на него до упора. В глазах все плывет, я прижимаюсь к его груди и непроизвольно взмявкиваю, какая-либо осмысленная речь недоступна. Он медленно покачивает меня на своих коленях. Закрываю глаза и уплываю...
Очнулась не знаю через какое время от ощущений электрического разряда, ударившего вдоль позвоночника и горячего потока глубоко внутри меня. Поднимаю глаза и встречаю его взгляд. Почему-то чувствую, как уходит из его сознания острое наслаждение, унося с собой муть "огонька". Абсолютно уверена, что организм его очистился полностью. От этой уверенности поднимается радость и передается ему. Его губы неподвижны, но мне слышится шепот: "Рафа..." Мне показалось? Или нет?
Наклоняю руками его голову, чтобы прижаться лбом ко лбу, плотно и глаза против глаз. "Рафа, любимая..." На меня накатывает теплая волна, шепчу мысленно:
"Аре ле тоу...
Во мне нет ничего закрытого от тебя, ни чувств, ни желаний, ни мыслей.
Я — это ты, а ты — это я. Два тела под звездами, один путь.
... им шеро до."
"... им шеро до."
Он повторял за мной, не зная смысла фраз. Впрочем нет, теперь уже зная.
— Что это было?
Немного грустно улыбаюсь и отвечаю мысленно: