А я останусь.
Сейчас разорвется от светлой боли сердце, и тогда я смогу побежать вслед за Димкой, проводить его... и все равно расстанусь с ним навсегда. Потому что только дети после смерти попадают прямо на небо.
А мне туда ход заказан.
Наверное, я очень сильно вырос за эту ночь.
Ладонью с силой вытер слезы, моргнул. И не заметил, как Димка исчез.
Прощай, — сказал я.
Прощай, — ответил мне Димка, который навсегда со мной в моей памяти. Это очень больно, — когда прощаются те, кто обречен остаться с тобой навсегда.
Я упал на колени и беззвучно зарыдал.
Я медленно шел по мосту, засунув руки в карманы. Утро всегда пронизывает своим рассветным холодом, напоминает, что вот он — новый день, хватит спать. На небе — неразбериха. Ночь еще не успела сдать свои дела, и торопливо приводит их в порядок перед лицом рассвета, — гасит звезды, светлит небо, прикрывшись еще яркой, негаснущей луной. Спешит.
Новый день неумолимо наступает.
Я оглянулся на храм.
Об одном только прошу, Боже, — сделай так, чтобы Димке там было хорошо. И одному, и другому. Да и вообще, — сделай так, чтобы всем, кто уже там, было хорошо. А чтобы было хорошо здесь - это ведь наша забота. Наше дело. А ты просто постой рядышком, хорошо?
Я вздохнул. Достал пачку, которую мне вручил Мишка...
Мишка.
Я остановился, как вкопанный, ругая себя последними словами.
Нет, ну какой же я идиот. Видал кретинов, но чтоб таких...
В четыре часа ночи отправить мальчишку с сотней гривен на руках, — доедешь, дескать, без проблем. Да с ним что угодно могли сделать, завезти куда угодно! Черт, ну здорово. Сейчас уже, может быть... да что угодно может быть.
Чехарда обрывочных мыслей в голове заставила ускорить шаг. Очень хотелось бы знать, — сколько сейчас времени?
Я побежал.
Время — уже не песок. Оно уже не обволакивает густым коконом, не заключает в клетку собственной жизни мое сознание, не бередит мою душу. Теперь время — набирающий скорость пассажирский поезд, на который я безнадежно опаздываю, потому что нужно бежать, спешить, а я задавлен грузом чемоданов, наполненных моими собственными воспоминаниями, а брошу их — тогда какой смысл мне куда-то ехать?
Шлагбаум опущен. Зачем, для чего? Только чтоб меня задержать?
Я оббегаю его, спотыкаюсь, едва не падаю. При этом замечаю, что очень тяжело дышу и бежать дальше просто не смогу. Тем более — куда? Я, конечно, помню, где он живет, но это практически другой конец города. Денег у меня нет, банкоматов поблизости тоже не видно.
Черт, надо срочно бросать курить.
В панике я, остановившись, оглядываюсь по сторонам, мой мозг лихорадочно просчитывает варианты. Все они либо фантастичны, либо глупы до безобразия, каждый из них — темный коридор; короткий ли, длинный ли, но неизменно заканчивающийся тупиком. Я не вижу выхода.
Безысходность и стыд.
Может быть, это одно и то же?
Около меня останавливается машина. Вишневая "девятка". Откуда она выехала, я не успел заметить. Дверь открылась.
— Малой, ты?
Да, я малой, я дурак, — я кто угодно, только ребята, прошу вас, поскорее.
— Не знаю, — ответил я. — Может, и малой. Подвезите, пацаны, срочно надо.
Водитель, открывший дверь. Полноватый, короткая стрижка, лет пятьдесят. Кроме него в машине я успеваю заметить еще двоих.
— Точно, — улыбается водитель, — Димона малой. А вырос же как...
Я краем сознания вспоминаю, — да, это старые друзья старшего Димки, водителя помню, его руки в наколках. Он тогда молодой был, совсем не так выглядел, но руки те же. Похоже, их "девятку" я видел ночью. Но сейчас это совершенно не важно. Есть только цель.
Безысходность и стыд. Но к черту стыд, когда найден выход.
— Подвезите, — почему-то робко прошу я снова.
— Садись, — водитель кивает на переднее пассажирское сиденье.
Оббегая машину и открывая двери, я успеваю услышать из салона тихое:
— Говорил вам, как будто Димон на Монастырку звал.
— Закрой рот, — спокойно посоветовал водитель.
Димон звал... Не важно. Все это сейчас не важно.
— Куда?
Я называю место.
— В такую рань в такую срань, — удивляется водитель. — Ладно, поехали..
Машина срывается с места. Я закрываю глаза.