— Конечно, интересно будет снова вернуться к цивилизации, — медленно ответил Сфорцо.
Каро рассмеялась. Беспричинное раздражение овладело ею.
— Как вы будете рады, когда станете, наконец, свободным!
— Свободным? — повторил Сфорцо.
Каро села, наклонив свое нежное, раскрасневшееся лицо к его лицу. Он видел, как подымалась и опускалась ее грудь.
— Когда избавитесь от меня, моего постоянного общества, моего неизменного присутствия.
Она положила руки к нему на грудь и снова рассмеялась:
— Вы избавитесь от женщины, которую вы должны развлекать, с которой вы должны разговаривать, о которой вы должны заботиться. И эта женщина для вас… — она остановилась на мгновение, — ничто.
В ее голосе, в ее словах была мольба, звучало страдание, сдержанная любовь.
Каро медленно подняла голову, их взгляды встретились, и ее глаза говорили ему о ее чувстве.
Сфорцо постепенно бледнел, словно вся кровь отлила от его лица. Каро казалось, что он должен был слышать, как билось сердце в ее груди. Сфорцо глядел на нее, не сознавая окружающего. Он знал лишь одно: она была здесь, около него, она ждала его ласки, его поцелуя. Он хотел поднять дрожащие руки, обнять ее и притянуть к себе.
Она опустилась на подушки и прошептала беззвучно:
— Я так ужасно устала.
Сфорцо сидел неподвижно. Его охватила какая-то апатия, наступившая после вспышки чувств, обуревавших его и сменившихся усталостью и безразличием.
Она не поняла всей силы его любви, горящей в нем, и в ответ нашла лишь слова: «Я так устала».
Несмотря на нежность, испытываемую к ней, он не мог подавить разочарования и горечи. Он дарил ей лучшие чувства, но они не находили отклика в ее душе.
Он встал и спокойно произнес:
— Я приготовлю для вас кофе.
— Вы так добры, — сказала Каро.
Снова обида и раздражение прозвучали в ее ответе. Она не могла понять молчания Сфорцо, глубоко оскорбившего ее.
Сфорцо молча сварил кофе и принес ей чашку. Словно капризный ребенок, Каро испытала желание рассердить его.
— Какой контраст между палаткой Гамида и нашей, не правда ли? — с вызовом и насмешкой сказала она.
Она сама не считала себя способной на такое замечание. Но в минуту гнева и обиды она хотела оскорбить его, вызвать его гнев.
Сфорцо стоял у дверей. При ее словах он обернулся к ней, точно зашатавшись от удара, и остановился неподвижно. Он не хотел верить, что Каро могла сказать что-нибудь подобное, вспомнить хладнокровно о человеке, убившем Роберта.
Ярость и холодная злоба проснулись в нем. Он сдержался с усилием. Под его внешним, неизменным спокойствием и сдержанностью скрывалась его настоящая буйная натура. В порыве гнева он был способен на все. В таком порыве он убил Гамида, и теперь снова бешенство просыпалось в нем. Он задыхался, не в силах произнести ни слова.
Каро поняла, какое страдание причинила ему своими словами. Она встала, неуверенно подошла к нему и с отчаянием в голосе произнесла:
— Джиованни, простите меня, я поступила необдуманно. Я не знаю, что говорю. Но я, я…
Она протянула к нему руки и обняла его, положив голову на его плечо.
Он замер на мгновение, затем он тихо отстранил ее и вышел из палатки в темноту ночи.
ГЛАВА XXV
Только мы вдвоем до самой смерти,
только ты и я.
На следующее утро Каро стало лучше.
Она встретилась с Сфорцо, словно ничего не произошло прошлой ночью. Оба были смущены и молчаливы. День проходил, приближаясь к концу. Когда наступила ночь, прохладная и темная, Каро показалось, что с Сфорцо произошла какая-то перемена. Он стал еще холодней и сдержаннее, чем всегда.
Они сидели около палатки, изредка обмениваясь замечаниями. Над ними в глубине ночного неба мерцали звезды, изредка вспыхивали далекие зарницы.
— Будет буря, — беспокойно заметил Сфорцо.
— Мне все равно, — ответила Каро.
В ее теперешнем настроении она обрадовалась бы даже опасности, которая могла бы принести с собой забвение.
Совершенно неизвестно почему они заговорили о Париже, вспомнили свою первую встречу, и слова «помните ли вы» часто повторялись ими.
Под влиянием необъяснимого импульса Каро сказала:
— Я впервые встретила Гамида эль-Алима в Париже.
Сфорцо ничего не ответил, ожидая, что она скажет дальше.
— Какие ошибки иногда делаешь из тщеславия! — продолжала она, набираясь храбрости.
Сфорцо все еще молчал.
После небольшой паузы Каро снова заговорила:
— Я сделала такую ошибку. Я хочу сказать… Я никогда ни в чем не поощряла ухаживания Гамида эль-Алима, но я также и не порицала его за это. Он заполнял пустые часы в моей жизни. Иногда приходится расплачиваться за собственную снисходительность. Но никогда еще никто так ужасно не поплатился, как я, за мою оплошность и тщеславие.
Ее голос дрогнул.
Стараясь скрыть свое волнение, Сфорцо сказал медленно и сухо:
— Вы не должны так отчаиваться.
Каро горько рассмеялась, и в ее смехе слышались слезы:
— Ваш совет бесполезен, нельзя не отчаиваться, когда за случайную оплошность расплачиваешься счастьем целой жизни.
Настало молчание.
— Мое путешествие в пустыню я предприняла в минуту разочарования и оскорбленного самолюбия, — продолжала она. — Мой муж сознался мне, что полюбил молодую девушку, на которой он хотел жениться. Я давно уже, правда, перестала любить и уважать его. И я должна была обрадоваться ожидавшей меня свободе. Вместо этого я была глубоко оскорблена и чувствовала себя ужасно одинокой. Он просил меня не уезжать на виллу «Зора», а я поссорилась с ним, твердо решив предпринять это путешествие. Вы также просили меня не делать этого, но я ведь сердилась на вас за то, что вы уехали из Парижа, не попрощавшись со мной. Я никому не была дорога, никто не нуждался во мне, а это так тяжело для женщины. Гамид эль-Алим был внимателен ко мне, он старался развлечь и утешить меня в моем одиночестве. Когда я уехала в пустыню, новая обстановка очаровала меня, успокоила меня ненадолго. Я хотела уехать в Каир на следующий день после посещения лагеря Гамида.
Ее голос замер. Ведь для Сфорцо были безразличны ее объяснения.
Он ничего не сказал, ничем не облегчил ей ее задачи.
Она не знала, как продолжать, и приходила в отчаяние при мысли о том, что была бессильна объяснить ему все.
Холодным, ничего не выражающим голосом он внезапно спросил:
— Вы хотите сказать, что попали в лагерь эль-Алима против вашей воли?
— Нет, я поехала по собственному желанию, чтобы чем-нибудь заполнить время.
— Но если бы Роберт и я не приехали в эту ночь?..
Его голос был таким же ровным и тихим.
Каро прошептала с усилием:
— Я бы убила себя.
Она услыхала, как Сфорцо глубоко вздохнул. Он поднялся на колени и коротко, почти резко спросил:
— Почему?
Слова с трудом срывались с губ Каро:
— Разве вы не знаете… ведь вы должны знать. Я не любила Гамида… Я никогда не любила его… Я не из тех женщин… Я предпочла бы умереть, чем принадлежать Гамиду. Эти ножницы, острые, как бритва, было все, что я нашла… мое единственное оружие… я решила умереть… все равно каким образом… Разве я могла принадлежать другому, любя вас?
Она произнесла это почти бессознательно и умолкла.
— Меня? — глухо повторил Сфорцо.
Слова полились бурным потоком из уст Каро:
— Да, вас. С первой нашей встречи в Париже… и тогда в Каире… О, я могу сказать вам теперь. Что бы вы ни чувствовали по отношению ко мне, я должна сказать вам, что люблю вас, и только вас, и никогда другого не любила…
Она стояла теперь на коленях, протянув к нему руки:
— Я не должна говорить вам это, но мы здесь одни, вы и я, и я люблю вас.
Сфорцо поднял ее и притянул к себе. Они стояли неподвижно, прижавшись друг к другу. Он нагнулся к ней и поцеловал ее в губы. Рука Сфорцо с бесконечной нежностью коснулась ее шеи. Она прижала ее к себе.