Я кряхтя и постанывая принялся вставать.
- Лежи! - мигом чья-то ладонь придавила мою голову к земле.
- Старис? - я не смог определить моего"помощника" по голосу.
- Да? - откликнулся мужчина и шагнул в моё поле зрения. Он присел передо мной на корточки и отвел темную со лба.
- Ну, ты как?
- Мне бы по ветру сходить, - пролепетал в смущении.
- Давай помогу, - мигом мужчина меня поставил на ноги и не смотря на смущение сводил в кустики.
- Ну, полегчало? - он осторожно вел меня, словно женщину под руки.
- А поесть можно?
Погонщик рассмеялся и одобрительно замотал головой:
- Можно, хвала всем ветрам, можно! Есть хочешь, значит на поправку идёшь. А слабость большая, не помеха Слабость эта от потери крови.
- А рана большая? - я чувствовал, как моё плечо плотно перемотано, но не понимал ни размера раны, ни течёт ли она.
- Заживет, молодой ещё, на тебе все мигом заживет.
Я улыбнулся. А потом испугался:
- Старис, а твой конь, он...
Меня перебили веселым:
- Лучше тебя. Ты его рану и обработал и тканью прикрыл. А о себе не позаботился. Славный из тебя погонщик выйдет, а вот воин худой. Все что привёз - сладкий картофель. Вот и вся добыча! Овощи хоть пробовал?
- Пробовал.
- Понравилось ?
- Очень, - не стал утаивать.
- Сиди, сейчас принесут твою добычу. Малец. Эх...
Я поделился своими овощами с погонщиком и мы прикончили мой скудный навар. Да, воин из меня худой. У брата, да и у отца мешки пузырились от добычи, да к тому же отец ведёт домой бычка.
- Старис, а мой брат Титах? Он жив? - тревога сжала сердце.
- Отец с твоим братом понесли его дальше. Пока жив. А там... Успеют или нет до женщин донести.
- Я должен помочь! - переполненный решительностью, я резко встал и пошатнулся от головокружения.
- Сиди, Янисат, завтра нагоним и поможешь.
Я послушно уселся, а затем и прилег. В полудреме, на грани реальности и сна, я услышал ворчливое причитание Стариса. В этот момент он напомнил женщину.
- Мог двух сыновей потерять, так нет... Заставил... Да, много потерял крови, но есть захотел, а значит на поправку идёт... От одной стрелы что тебе будет? Так нет, не любит его... Все равно рвётся... Жаль не мой сын.
Я унесся в страну грёз, на пегом жеребце и всюду мне слышался голос Стариса: "Жаль не мой сын. Жаль не мой сын. Жаль не мой сын."
Жаль.
Мать выбежала встречать нас. Носилки пришлось уложить на землю. Она бросилась обнимать тело брата и вес двоих на носилках мне не было дано выдержать.
Её плач, вой меня раздражал. Хотелось подойти и закрыть рот. Мы несколько дней тащили брата на себе, на коне, не спали. А сейчас, вместо того, чтобы оказать ему помощь она развела вой и сырость.
- Зови мать, женщина, - отец попытался отцепить её от тела Титаха.
- Не могу, ой не могу... - всхлипы, слёзы, хлынули из нее с новой силой. И наконец едва различимое среди причитаний: "Твоя мать... умерла".
Мне показалось, что я ослышался, но мать повторила это один раз, второй, третий. Наплевав на брата, семью и всех вообще я побежал искать наши повозки.
Тело Масы-ба, я обнаружил не сразу. Пришлось долго носиться по разбитому лагерю,да лишь благодаря крикливому младенцу, на руках невестки я нашел нашу стоянку. На дне одной из повозок, прикрытая легкой тканью, лежала бабушка. Посеревшее лицо. Холодные руки, щеки. Закрытые глаза. Она умерла.
Умерла.
Я трогал её и все мне казалось, что вот вот она порозовеет, что вот-вот откроет глаза, вдохнет. От ярости, горя, отчаяния, хотелось со всей силы ударить её, причинить её телу боль! Чтобы она вскрикнула, ожила! Чтобы она потрогала ушибленное место!
Глаза оставались закрытыми, а щеки холодными. И лишь мои слёзы мочили ткань её платья.
Сквозь гул в моей голове пробились голоса родни.
- Как? - спрашивает отец.
- Я не заметила как, она раз и... - мать говорила и рыдала, слова едва пробивались сквозь сотрясающее ее тело слезы. Хоть ее речь и была бессвязной, кое-как удалось разобрать, что мать ехала в повозке с младенчиком, а невестка с Маса-ба. Когда пришло время делать долгую стоянку, они остановились, разобрали вещи, и лишь к вечеру вспомнили, что старушка долго не встает, обернулись, чтобы позвать ее, но Маса-ба уже не дышала. Мама ничего не слышала и не видела. Смерть во сне.
Я не отрываясь смотрел в любимые, родные черты, смотрел и никак не мог налюбоваться той, что был дороже мне всего на свете.
- Надо её похоронить. Янисат! - окрикнул отец.
Я не моргая, не поворачиваясь смотрел на Масу-ба.
- Янисат! - отец закричал сильнее, явно выходя из себя.
Мне было плевать на него, его о тумаки и оплеухи. Но да, надо её похоронить.
- Все сделаю, - просипел и развернулся.
С гудящей, шаткой головой я принялся собирать хворост. Собрал большой погребальный костёр подальше от лагеря и потом вернулся назад, к повозками. Запряг в повозку с Маса-ба лошадь и сел на загривки. Вся родня причитала и плакала у тела раненного Титаха. Я плюнул на них и прогнал повозку кругами, через все племя.