— Спасибо, — сказал Брок, улыбнувшись Хэпу. — А теперь, полагаю, ты сумеешь сохранить тайну.
Хэп собрался было ответить — да, черт побери, конечно, — но тут же понял, что и эти слова обращены не к нему. Едва он это осознал, как Могун толкнул его в грудь, и Хэп почувствовал, что падает назад. Он замолотил в воздухе руками, изо рта вырвался стон и беспомощный писк, опора под ногами исчезла, и он провалился во тьму.
Ударившись о твердую стену глубокой шахты, он, кувыркаясь, полетел вниз. Воздух свистел в ушах, желудок подкатил к горлу, заглушая крики. Он быстро падал. Внезапно Хэп почувствовал, как одна из его дико размахивающих рук угодила в петлю на свисающей веревке и та крепко затянулась, обжигая кожу. Он скользил все ниже и ниже, веревка со свистом врезалась в плоть, раздирая ее до кости. Кувыркаясь, он наконец ударился оземь, и тело взорвалось мучительной болью.
Нога, спина, баллоны, голова — все словно смешалось воедино. Он не ощущал собственного тела. Задранная вверх рука повисла на веревке. В свете фонаря он видел, что веревка глубоко погрузилась в плоть, стиснув кость, и на локоть струей стекала кровь.
Хэп попытался пошевелиться, но не смог. Повернув голову, он увидел возле своего плеча собственный ботинок. Ботинок возле плеча. И к Хэпу вдруг пришло тупое тошнотворное осознание, что нога его все еще в этом ботинке.
«Черт, о черт…» Тело его обратилось в руины, но разум все еще работал, понимая, что с ним случилось, и ему стало ясно, что для него все кончено. Он превратился в неестественную груду мяса и костей, но все еще оставался жив.
Высоко наверху над маленьким кругом света склонились тени. Хэп попытался закричать, позвать на помощь, проклясть их до конца дней, но сумел издать лишь дребезжащий всхлип. Одна из теней махнула рукой, и угасающий разум Хэпа подумал, что машут ему. Но они махали в сторону склона огромного кратера, тому, кто удерживал от падения стены этой шахты, — ибо питание отключилось, подача энергии прекратилась и стены внезапно обрушились. Раскрытый в беззвучном мучительном крике рот Хэпа заполнился песком. И земля придавила его изломанную грудь.
Часть 2. Гостья
9. Краткое шипение жизни
— Заносишь внутрь песок, — предупредил Коннер, когда вернулся выходивший отлить Роб.
Его младший брат ввалился в палатку и уселся на задницу, не забыв постучать друг о друга ботинками, прежде чем закинуть внутрь ноги, после чего попытался закрыть брезентовый полог.
— Если бы мы поставили палатку входом на запад, ветер не проникал бы внутрь, — пожаловался Роб.
— Мы всегда так делаем. Просто не тяни, когда ходишь туда-сюда.
Роб мрачно смотрел на Коннера, готовившего лампу. Снаружи отбрасывал красные отсветы угасающий костер. Ветер раскачивал палатку, слышался шорох песка о брезент.
— Сходил? — спросил Коннер.
— Угу.
— Еще понадобится?
— До утра — нет.
— Хорошо. Давай начнем.
Роб расположился с другой стороны палатки. Поправив фитиль, Коннер сжал пальцами его кончик, чтобы тот пропитался маслом, поднес к нему кремень и кресало и поджег, ударив одним по другому. Он выключил свой дайверский фонарь, и палатку заполнил более примитивный и непостоянный свет колеблющегося пламени. То был свет детства и ностальгии. Эфемерный свет, не живущий долго.
Оба смотрели на живое пламя, мысленно вернувшись в те дни, когда все было проще, когда проблемы со светом сводились к очередному кувшину с вытопленным жиром, а не к новым аккумуляторам.
— Это была лампа отца, — сказал Коннер. — Он оставил ее нам той ночью перед уходом, чтобы мы смогли найти дорогу домой.
Так Коннер начал ежегодный ритуал. Именно так он всегда его начинал. До этого те же слова произносил его старший брат Палмер, а еще раньше — их старшая сестра Вик.
Коннер оторвал взгляд от лампы, разрушив чары, и вдруг понял, что у Роба никогда не будет повода говорить эти слова. Их некому будет слушать. Они никого не станут волновать. Роб кашлянул в кулак, будто говоря: «Давай дальше».
— Сегодня будет… двенадцать лет, как папа покинул нас. Мы никогда не узнаем почему. Все, что осталось, — наша память о нем, и именно ее мы чтим. Именно в этой палатке… палатке нашего отца… мы видели его в последний раз. В то утро, когда мы проснулись, в ней было не так тесно. Ты спал в маминой утробе. Палмер говорил, что я всю ночь его пинал и утащил одеяло. Вик сказала, что она проснулась, когда отец уже собрался уходить, увидела его в лунном свете, когда он откинул полог, и поняла все по его лицу. Утром мы уже все знали. Мне тогда было шесть, а Палмеру чуть больше, чем тебе сейчас. Мама была молода и красива. И когда мы сворачивали палатку в то утро, это стало первым, что мы когда-либо делали без отца.