X.
Не раз уже являлись попытки доказать, что все идет к худшему в сем худшем из миров. Земля оказывалась то этапною станциею на пути откуда-то куда-то, то домом сумасшедших, то исправительною тюрьмою или домом для испытания преступников, то, наконец (в представлении персидского мыслителя), какою-то клоакою, мировою помойною ямою, куда сбрасываются грязь и нечистоты, остатки и объедки со всего мира. Немало доставалось и человечеству в частности. Его громили со всех сторон философы и проповедники, бонзы и профессора, мольеровский Альцест и шекспировский Тимон Афинский, Чацкий и Руссо, а всех больше несравненный Свифт. Но философский пессимизм решительно отвергает всякую солидарность с мизантропами и с их „пессимизмом нравственного негодования“ (moralischer Entrüstungspessimismus). Он готов считать наш мир лучшим из возможных миров и допустить, что в нем все идет к лучшему, совершенствуется и улучшается; он допускает также, что человечество заслуживает всякой похвалы и одобрения за усердие в способствовании „чужому делу“, мировому процессу. Он только находит, что с одной точки зрения, исключительной, но весьма интересной для человечества, — с точки зрения людского счастия, — дело обстоит плохо, и притом не так плохо, что уж хуже не могло бы и быть, но достаточно плохо для того, чтобы предпочитать несуществование людей и мира (опять таки с той же исключительной точки зрения) их существованию. Метафизические представления, с помощью которых философский пессимизм, приходит к такому выводу, без сомнения, в высокой степени фантастичны. Но мы видели, что, по отношению к обосновыванию пессимизма, представления эти играют только роль незначительных метафор и уподоблений, облегчающих понимание и обобщение громадной и беспорядочной массы фактов действительности, — роль подмостков, которые могут быть сняты и отброшены, как только здание отстроено. Представление о мире и жизни, как результатах взаимодействия слепых и бессознательных сил, давно уже усвоено научным атомизмом, помимо теории мировой Воли. Наука не сомневается в том, что в процессе развития жизни речь шла отнюдь не о счастии живых существ. Она допускает и то, что, в силу слепоты и стихийности этого процесса, громадная вероятность говорит в пользу предположения о неприспособленности людей к счастию. Мы знаем, что в природе существует целесообразность только с точки зрения „приспособления к жизни“ и развитию жизни, к размножению и видовому усовершенствованию, — и что целесообразность эта, необходимая и обязательная для развития жизни, связана с существованием в каждом индивидууме инстинктов, полезных „виду“. Для нас, поэтому, понятна и объяснима роль наших инстинктов в качестве „приманок“, влекущих нас к преследованию „чужой“ цели, — поддержанию и развитию вида, — и мы даже сознательно развиваем в себе именно те инстинкты, которые всего очевиднее влекут человека к чуждым ему лично целям, — благу семьи, родины, человечества, — воспитываем себя к бескорыстному служению идее, вопреки личным целям. Атомизм признаёт также, что прогресс человеческой культуры был процессом бессознательным и слепым, совершившимся стихийно и неразумно, что он способствовал разнообразному и богатому развитию жизни, но не приспособлению человека к счастию. Таким образом, основные положения пессимизма признаются научным атомизмом независимо от каких бы тони было метафизических принципов, и пессимизм только объединяет и приводит в связь давно известные нам истины. Непризнанною нами остается только теорема о необходимом, присно и во веки веков,