IV.
Два самых могущественных побуждения в живых существах, без сомнения, — любовь и голод. С последним из них пессимистам порешить было нетрудно. Всякий признает в голоде могучий фактор культурного прогресса, но зато никто не будет защищать его, как источник удовольствий. Как ни прихотливы мифологические создания людской фантазии, но ни один народ или народец не сделал еще из голода божество и не воздвиг ему хотя бы самой дешевенькой статуи. Голод — это несмолкаемый, нестерпимый, режущий ухо крик ребенка, которого нечем накормить; это — властный, неумолимый сборщик податей, повелительно требующий уплаты; барин, в чью пользу в поте лица отбывается барщина; непреклонный распорядитель людского труда и времени; идол, которому приносится в жертву все самое дорогое и святое для нас. Голод обращает земной шар в арену непрерывной борьбы существ между собою, борьбы единственно ради утоления этого физического чувства. Ничто не мешало бы тварям жить мирно и дружелюбно в доброжелательном соседстве, еслиб — не голод. Но так как процесс взаимного пожирания с целью утоления голода составляет один из основных конституционных законов развития жизни на земле, то Шопенгауэр не без основания замечает, что стоит только сравнить ощущение зверя, который пожирает другого, с ощущением последнего в тот момент, когда с ним происходит это маленькое приключение, чтобы решить: преобладает ли удовольствие над страданием в процессе жизни или, по крайней мере, уравновешиваются ли эти два рода ощущений?... Но даже, махнув рукою на борьбу пожираемых нами животных и успокоив свою совесть тем, что в настоящее время пожирание это по большей части совершается под наблюдением и санкциею обществ покровительства животным, — мы должны будем признать, что и в пашей человеческой среде голод является импульсом братоубийственной войны, массовой и одиночной, и взаимного пожирания в разнообразных формах. Только утолив голод, умеем мы быть человеколюбивыми, великодушными, добрыми, и горе ближнему, если он попадется нам под руки в то время, когда мы хотим есть. Этот страшный деспот, имя которому „голод“, портит нашу нравственность, коверкает лучшие наши стремления и наделяет всеми пороками зверя и раба... Словом, голод — инстинкт несомненно мучительный и требовательный, удовлетворение которого не доставляет никакого удовольствия, но поглощает почти всю жизнь, весь труд и все время человека. С точки зрения пессимистов, как и со всякой другой, удовлетворение его но может быть рассматриваемо в качестве „нашей“ цели. Это, напротив, жестокая, железная необходимость, все равно — навязана ли она нам мировою Волею, или законом жизни, стихийно сложившейся из космических атомов. О „наших“ целях может быть речь только по удовлетворении голода, по отбытии этой барщины. Весь ход культурного прогресса человечества может быть резюмирован в виде гигантской борьбы с голодом, — стремления отделаться от его тирании и отвоевать у него хоть сколько нибудь досуга и свободы. На достижение иных целей мы можем посвятить только силы и время, остающиеся свободными после отбывания барщины голоду, и только их можем посвятить на развитие роскоши и комфорта культурной жизни. Притом, в настоящее время, подобных свободных сил никогда еще не было, и современная цивилизация скорее „украдена“, чем отвоевана у голода: народные массы должны были недоедать, обманывать голод и выносить зато его суровые кары, для того чтобы меньшинство сделалось свободным и пользовалось досугом...
Да, конечно, если бы вся наша жизнь уходила на удовлетворение требований голода, то всякий признал бы „неразумность желания жить“. Но ведь, временами, мы сбрасываем цепи рабства и следуем другим влечениям, доставляя себе удовольствие и наслаждение, вознаграждая себя за долгие часы барщинной работы — удовлетворением более возвышенных потребностей нашей природы. Вот, напр., любовь. В вопросе о любви пессимисты, без сомнения, встретят массу противников: — молодых, прекрасных, полных жизни „рыцарей“, с пламенными очами и свежим румянцем на щеках, и обладающих теми же качествами „героинь“, готовых сесть на боевого коня и радостно ломать копья в честь „рожденной волнами“ богини. И действительно, разве богиня не стоит того? Улыбающаяся, светлая, розовая, она смотрит на нас ласковым взглядом и всех приглашает на пир... Мираж, один мираж! восклицают пессимисты. Колоссальный humbug и постыдное мошенничество природы! Любовь — великий злодей, потому что, продолжая поколения, она увековечивает страдание... Посмотрите на этих влюбленных, страстно ищущих друг друга глазами: отчего они так скрытны, боязливы, так похожи на вора, собирающегося красть? — Эти влюбленные — предатели, замышляющие измену, готовые увековечить страдание на земле! Без них оно бы иссякло. Но они препятствуют этому, как делают и их ближние, как делали до них их родители и предки.... Представим себе, что акт воспроизведения поколений не связан с чувственным возбуждением и наслаждением сладострастия, и был бы делом одного чистого размышления: могла ли бы тогда существовать человеческая раса? О, тогда каждый проникся бы жалостью к судьбе будущих поколений, пожелал бы избавить их от бремени жизни и во всяком случае не согласился бы взять на себя ответственность в том, что возложил на других это бремя (Шопенгауэр). Действительно, едва-ли бы согласился, даже помимо горечи или сладости жизни, и наша общая щепетильность по отношению к ближним служит в том порукою. Если мы хмуримся, слыша о насильственном переселении человека из одного места в другое, то еще более должны порицать переселение его из небытия к бытие. Если мы ужасаемся перед убийством, то разве убийство человека более произвольно, чем его рождение? За что, за что вталкиваем мы в бурный и суровый поток жизни этих невинных, хрупких детей? Если даже оправдываться в этом благим намерением, и то ответственность непомерно велика: относительно взрослого человека никто ничего подобного себе не позволит, и только всемогущие боги имели бы право созидать людей, потому что их всемогущество дает им возможность взять на себя ответственность за судьбу созданного человека. Но, как известно, вовсе не боги этим занимаются; самые обыкновенные смертные с мягким сердцем творят великое дело и —