Какой же выбор сделать нам между пессимизмом и оптимизмом?
До тех пор, пока пессимизме ограничивается одной критической ролью, он трудно опровержим. Пусть сколько угодно говорят о том, что многие люди веселы и счастливы. Вопрос не в этом, а в качестве их счастия. И качество это не может быть высоко там, где счастье зависит прежде всего от распределения материальных благ и где это распределение имеет мало общего с трудом и заслугами большинства людей. Тот кто в такие времена пьет кипрское вино или целует красивых женщин, не стоит имени героя.
Скажут, что массы, об участи которых идет речь, быть может гораздо счастливее нас самих? Вполне возможно. Но это, наоборот, лишь один из лучших доводов в пользу пессимизма, так как пессимизм именно и утверждает, что умственный прогресс приносит лишь страдания, а остановить этот прогресс, не смотря на все усилия обскурантов, невозможно. Повторяю, как критический элемент, как элемент прогресса, пессимизм неопровержим: ведь самый прогресс, поскольку он сознателен, необходимо требует сознания недостатков, иначе не явилась бы самая, мысль об изменении и улучшении.
Но пессимизм тотчас лишается своей жизненной почвы, когда, не довольствуясь обличением и критикой, он пытается создать свой положительный идеал, построенный на недоверии к человечеству. Идеал этот, по необходимости, оказывается отрицательными, он указывает путь не к деятельности, а к апатии.
Опасность такой апатии тем значительнее, что главною болезнью просвещенных классов в нашем веке является как раз отсутствие сильных характеров.
Возьмем для сравнения эпоху рыцарства. В мирное время рыцарь, конечно, мог бы и ровно ничего не делать, так как его материальным потребностям удовлетворяли его слуги или подданные. Но, во-первых,мир был исключением; во-вторых, частые войны развивали наклонности, проявлявшиеся и в мирное время. Жизнь рыцаря требовала энергической, выносливой натуры. В мирное время рыцарь, если не охотился, то буйно пировал. Возьмите человека с рыцарскими понятиями и чувствами вроде Раймонда Люллия, Он по-своему разочаровался в жизни. В юности он жил, как все рыцари, т. е. пьянствовал, распутничал, волочился за женщинами. Но вот, когда он был на верху земного блаженства, т. е. приблизился к обладанию любимой женщиной, она открыла грудь и показала на ней язвы от страшной болезни, грудного рака. Это произвело на Раймонда такое впечатление, что он превратился в аскета. Но аскетизм его был своеобразен и вел не к апатии, а к действию. С мечом в руках Раймонд пошел обращать неверных и еретиков.
Возьмите даже Дон-Кихота, тип умирающего рыцарства, осужденного экономическими условиями новой эпохи. Этот современник Гамлета (оба произведения изданы в том же году) — его настоящая противоположность. Гамлет нежен, впечатлителен, его кости тонки, он рыхлого сложения; это ум без характера, без воли. Дон-Кихот воплощенная воля: сухощавый мускулистый, не знающий никаких препятствий, готовый бороться с преисподней и с ветряными мельницами.