Старые феодальные порядки рушились на глазах. Карта Европы перекраивалась с молниеносной быстротой. Это было время, когда, по словам Пушкина,
Документов нет, но трудно поверить в то, что сыновья русского генерал-губернатора оставались равнодушными среди общего смятения. Бабушка Анна Крок принадлежала к высшему дрезденскому обществу, и все перемены, происходившие в Саксонии, ее затрагивали напрямую. Конечно, Павел Пестель был еще мал для того, чтобы серьезно размышлять о мировой политике. Но он не мог не чувствовать себя в гуще событий, не мог не видеть, как на его глазах изменяются судьбы миллионов людей, вершится История. Можно предположить, что тот самый «дух преобразования», который, по его собственным позднейшим словам, везде «заставляет умы клокотать», именно в Саксонии, на родине его предков, впервые взволновал и его детский ум.
Точно можно сказать лишь одно: вся Европа вышла на поля сражений, и оба брата мечтали о военной карьере. Между тем образование, которое им давала бабушка, было чисто гуманитарным. Оно казалось Павлу Пестелю мало пригодным для будущей карьеры русского офицера. Впоследствии, уже из России, он напишет бабушке, что знания, полученные в Германии, кажутся ему бесполезными. Анна Крок возражала внуку: «Не думай, мой милый Павел, что какие бы то ни было знания могли быть когда-либо бесполезным приобретением для человеческого ума. Все знания просвещают ум, и жизнь часто создает неожиданные обстоятельства, в которых они оказываются полезными. Но ты прав, полагая, что нужно продвигаться вперед побыстрее и что учебные занятия должны прежде всего сообразовываться с той карьерой, которую себе изберешь».
Гораздо больше документов сохранилось о пажеском периоде жизни будущего декабриста.
Его пребывание в Пажеском корпусе началось со скандала: когда в начале 1810 года Иван Пестель подал прошение о зачислении сыновей в это учебное заведение, оказалось, что в корпусе нет свободных мест. Пестель-старший обратился за помощью к высоким покровителям, в том числе и к самому императору. Государь, «из особенного уважения к службе господина Пестеля», приказал принять его сыновей в корпус и поселить их в частной квартире. С помощью придворных интриг Пестелю-старшему удалось «продавить» ситуацию — но на этой почве у него возник конфликт с корпусным начальством, и прежде всего с «главноначальствующим», генералом Клингером.
Этот конфликт будет потом омрачать учебу сыновей «сибирского сатрапа» и снова выйдет наружу через полтора года, когда Павел Пестель будет оканчивать корпус — первым по сумме набранных экзаменационных оценок. В октябре 1811 года Клингер напишет царю докладную записку, в которой отметит, что Пестелю, несмотря на блестящие успехи, еще рано становиться офицером. «Главноначальствующий» называл несколько причин своего решения: малое время пребывания Павла Пестеля в звании камер-пажа, «непрочность» «оказанных им при экзамене познаний», плохой пример для будущих выпускников — камер-пажи могли быть введены «в искушение для скорости приобретать для экзамена потребные знания посредством выучивания наизусть». Клингер просил царя оставить камер-пажа Пестеля в корпусе еще на год — для закрепления полученных знаний.
Но император снова принял сторону Пестеля-отца: «главноначальствующему» было указано, что «камер-пажи и пажи должны представляться к выпуску не по числу лет нахождения в звании, а по числу баллов». Павел Пестель был выпущен и, как того требовала справедливость, стал первым в выпуске. Имя его было выбито на установленной в корпусе специальной мраморной доске. (В 1826 году, после казни бывшего камер-пажа, эта доска будет уничтожена.)
Таким образом, будущий заговорщик получил первые уроки, так сказать, практической политики. Преподали же ему эти уроки собственный отец и корпусное начальство.
Но лишь этими уроками влияние Пажеского корпуса на молодого Пестеля не ограничивалось. Пажеский корпус был весьма популярен в кругах высшей петербургской знати, и генерал-губернатор Сибири не зря добивался устройства своих детей именно в это учебное заведение. К 1810-м годам уже вполне сложились корпусные традиции. Они как раз и формировали общественное мнение и — в большей или меньшей степени — влияли на мировоззрение выпускников корпуса. Таких традиций было три: элитарность, кастовая замкнутость и военизированность.
Элитарность корпуса была предопределена за полвека до его открытия: звания пажа и камер-пажа появились в России еще при Петре I. Эти звания считались самыми младшими при дворе и не соответствовали «классным чинам» петровской Табели о рангах. Пажами и камер-пажами становились юноши-дворяне, только начинавшие придворную карьеру. 25 октября 1759 года Елизавета Петровна подписала указ об основании Пажеского корпуса — императрица хотела дать юным придворным «приличное» их званию образование. При этом пажи должны были совмещать учебу с придворной службой: присутствовать на торжественных выходах императорской фамилии, прислуживать за обеденным столом, сопровождать высочайших особ в поездках.
Совмещение учебы и придворной службы осталось главной особенностью корпусного обучения не только в XVIII, но и в XIX столетии. В 1810-х годах воспитанники корпуса по-прежнему «имели счастие быть близкими к государю и к августейшей его фамилии и служить перед лицом монарха», и, соответственно, признавались в общественном мнении будущей дворянской элитой России.
Александр I прекрасно понимал и всячески культивировал элитарную традицию корпуса. Европейски образованные, умные, имевшие твердое понятие о дворянской чести, верные престолу, выпускники корпуса казались ему желанными сотрудниками. Император был в курсе всех дел Пажеского корпуса. Именно он был высшей педагогической инстанцией для его воспитанников. Высочайшими указами оформлялись прием, перевод в следующий класс и выпуск, налагались дисциплинарные взыскания. К 1810-м годам начала складываться и практика, согласно которой в корпус принимались (за редким исключением) лишь сыновья и внуки военных и статских генералов.
Не только император, но и сами воспитанники вполне сознательно поддерживали традицию элитарности. По словам одного из выпускников корпуса, П. М. Дарагана, «почти все сыновья аристократов и сановников — пажи — из своих семейств приносили в корпус и укореняли тогдашний лозунг высшего общества «noblesse oblige»[1] и щекотливое понятие о «point d’honneur»[2]. Гордясь званием пажей, они сами более своего начальства заботились, чтобы между ними не допускался никто, на кого могла падать хотя бы тень подозрения в каком-нибудь неблаговидном поступке. Не так страшно было наказание, ожидавшее виновного от начальства, как то отчуждение, тот остракизм, которому неминуемо подвергался он среди своих товарищей. Во время этой опалы товарищи не приближались к нему, не говорили с ним. Только маленькие пажи-задоры вертелись около него, дразнили, а он должен был молчать и терпеть». Так произошло, например, с будущим знаменитым поэтом Евгением Баратынским и его друзьями, обвиненными в краже золотой табакерки: «все пажи отшатнулись от них, как преданных остракизму нравственным судом товарищей».
Вторая традиция корпуса — кастовая замкнутость — была, конечно, тесно связана с элитарностью. Никто — даже корпусные педагоги и воспитатели, часто робевшие перед своими знатными учениками, — не допускался в дружеские кружки пажей. В среде воспитанников корпуса господствовала жесткая взаимовыручка: когда в 1820 году корпусное начальство решило — несправедливо, по мнению пажей, — наказать строптивого камер-пажа Арсеньева розгами, в его защиту выступили почти все его однокашники, и дело кончилось едва ли не бунтом.