Высокие связи Сергея Волконского не ограничивались его отношениями с шурином. С начальником штаба 2-й армии генерал-майором Киселевым Волконский дружил еще с юности; дружба связывала Волконского с генерал-лейтенантом Бенкендорфом — тогда начальником штаба Гвардейского корпуса. «Близкое знакомство» соединяло Волконского с генерал-лейтенантом Иваном Виттом, начальником южных военных поселений. Среди армейских офицеров у князя были и собственные агенты.
В 1823 году, во время Высочайшего смотра 2-й армии, Сергей Волконский получил от императора Александра I «предостерегательный намек» — о том, что «многое в тайном обществе было известно». Довольный состоянием бригады Волконского, Александр похвалил князя за «труды», но при этом добавил, что «мсье Сержу» будет «гораздо выгоднее» продолжать заниматься своей бригадой, чем «заниматься управлением» Российской империи. Летом 1825 года, когда появились первые доносы на южных заговорщиков и над тайным обществом нависла угроза раскрытия, подобное «предостережение» Волконский получил и от одного из своих ближайших друзей — генерала Киселева. Киселев сказал тогда Волконскому: «Напрасно ты запутался в худое дело, советую тебе вынуть булавку из игры».
Естественно, что всей полученной информацией Волконский делился с Пестелем. Верность лично Пестелю означала для Волконского и безусловную преданность «общему делу».
Для Пестеля дружба и преданность Волконского были очень важны. Ценность генерала для дела революции многократно возросла летом 1825 года. Именно тогда командир 19-й дивизии, генерал-лейтенант Корнилов, уехал в длительный отпуск, и Волконский стал исполнять его обязанности. У Пестеля возникли серьезные надежды на эту дивизию. Однако и здесь руководителя Директории ждало разочарование: одним из шести полков этой дивизии, Украинским пехотным, командовал полковник Иван Бурцов.
Бурцов, знавший о тесной связи Волконского с Пестелем, вел себя вызывающе, публично нарушая приказы дивизионного начальника. В частности, в своем полку он ввел жестокие телесные наказания для солдат — несмотря на то, что Волконский пытался искоренить в дивизии палки. Летом 1825 года между генерал-майором и полковником произошел открытый разрыв.
Волконский сказал тогда Бурцову: «Поведение твое в полку вовсе не соответствует ожиданиям каждого; ты с офицерами обращаешься слишком строго и грубо, а с солдатами употребляешь телесные наказания; от этого полк хотя и выучен, но в нем все тебя не любят. Ты опять вводишь в 19-й дивизии палки, которые я отчасти успел изгнать. По прежней нашей связи я ожидал, что ты будешь стараться привлекать к себе подчиненных, дабы иметь их во всегдашней своей власти». Бурцов отвечал: «Князь, прежняя наша связь 5 лет уж как разрушена, и я служу с единою целию довести полк до наилучшего фронтового и внутреннего устройства, дабы тем оправдать лестное доверие государя и ходатайство генерала Киселева». Командир Украинского полка пообещал Волконскому открытое противодействие в случае начала восстания.
После этого разговора Волконский попытался лишить Бурцова должности полкового командира. Он предоставил «вышнему начальству» сведения о жестокостях Бурцова в полку. Но Бурцов пользовался постоянной поддержкой Киселева и должность свою за собой сохранил. В одном из писем к Пестелю Волконский с сожалением сообщал, что «неприязненные сношения» с Бурцовым лишают его возможности рассчитывать на всю 19-ю дивизию. «Я очень знал, что Бурцов мне не соучастник», — показывал генерал на следствии.
Глава 7
«ЕСЛИ ЧТО-НИБУДЬ ПЕСТЕЛЬ ЗАТЕЕТ ДЛЯ СЕБЯ,
ТО ВСЕМИ СРЕДСТВАМИ ЕМУ ПРЕПЯТСТВОВАТЬ»:
ВАСИЛЬКОВСКАЯ УПРАВА
В 1822 году членство в заговоре возобновил один из его основателей, подполковник Черниговского полка Сергей Муравьев-Апостол. Именно он возглавил Васильковскую управу Южного общества. И в его лице Пестель получил противника намного более серьезного, чем Иван Бурцов. Соперничество Пестеля и Сергея Муравьева-Апостола вызвало в Южном обществе затяжной кризис, превратившийся к 1825 году едва ли не в открытый конфликт между Директорией и Васильковской управой. Александр Поджио поведает следствию, что Пестель боялся Муравьева-Апостола, «ибо видел, не признавая того, что вся сила была у него».
Отзывы современников о Сергее Муравьеве-Апостоле разительным образом отличаются от их отзывов о Пестеле. Муравьева уважали и ему сочувствовали все — от его товарищей по заговору до императора Николая I. Император писал в мемуарах, что Муравьев был одарен «необыкновенным умом», но при этом «был в своих мыслях дерзок и самонадеян до сумасшествия, но вместе скрытен и необыкновенно тверд». А консервативный современник Николай Греч уважал подполковника за то, что тот «действовал решительно», «по внутренним убеждениям и остался им верен до конца». Знаменитый отзыв о Васильковском руководителе принадлежит Льву Толстому, считавшему декабриста «одним из лучших людей того, да и всякого времени». Историки назвали его «Орфеем среди декабристов» и писали о «тайне обаятельного действия» личности подполковника на людей.
Аристократ, сын сенатора и потомок гетмана Украины, Сергей Муравьев вместе со старшим братом Матвеем учился в Париже в частном закрытом пансионе. Романтический ореол окружает его с самых первых лет жизни. Современник вспоминает: император Франции посетил однажды этот пансион и, «войдя в тот же класс, где сидел Муравьев, спросил: кто этот мальчик? И когда ему отвечали, что он русский, то Наполеон сказал: «Я побился бы об заклад, что это мой сын, потому что он так похож на меня».
До 13 лет Сергей Муравьев не знал русского языка. Возвратившись из Парижа на родину, он успел экстерном окончить инженерный корпус и в 15 лет уже воевал против своих вчерашних учителей, был, как и Пестель, участником Бородинского сражения и заграничных походов. Закончив войну 17-летним штабс-капитаном, он имел три боевых ордена и наградную золотую шпагу. Обычные представления о руководителе Васильковской управы сводятся, в общем, к тому, как «лучший человек того, да и всякого времени» все, что имел, в том числе и собственную жизнь, отдал ради освобождения родины от крепостного права и самодержавия. В 1826 году подполковник был казнен вместе с Пестелем, своим политическим оппонентом.
Однако необходимо признать: «муравьевская легенда» — позднейшее изобретение мемуаристов и историков. Она воплощает в себе одну из граней общей «декабристской легенды», легенды декабристов о самих себе и последующих поколений — о декабристах. Для мемуаристов и потомков подполковник Муравьев-Апостол олицетворял собой прежде всего идею «принесения себя в жертву» «общему делу».
Лучше всего эта идея выражена в известной фразе из воспоминаний старшего брата Васильковского руководителя, Матвея Муравьева-Апостола. Фразе, мимо которой не проходил, кажется, еще ни один рассуждавший о декабристах историк: «Каждый раз, когда я ухожу от настоящего и возвращаюсь к прошедшему, я нахожу в нем значительно больше теплоты. Разница в обоих моментах выражается одним словом: любили. Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже самою жизнь, было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма. Бог свидетель этому».
Между тем документы, и в том числе собственноручные показания Муравьева-Апостола на следствии, свидетельствуют: в 1820-х годах мотивы его поступков были совершенно другими и идея «сознательного принесения себя в жертву» была ему чужда. Как и большинство его современников, Муравьев-Апостол считал, что ход мировой истории определяют прежде всего сильные личности. Залог победы революции подполковник видел не в длительной подготовке и даже не в присутствии четкого «плана действий». Залог победы, по его собственным словам, — «железная воля нескольких людей». «Масса ничто, она будет тем, чего захотят личности, которые все» — эта фраза Сергея Муравьева стала известна следствию из показаний Александра Поджио. Естественно, что к подобным «личностям» подполковник относил и себя.
Как и большинство декабристов, Муравьев-Апостол внимательно следил за ходом европейских событий. Особенно его волновали вести из Испании: 1 января 1820 года подполковник испанской армии Рафаэль Риего, командир армейского пехотного батальона, поднял вооруженное восстание в Андалузии. Воспользовавшись слабостью правительства короля Фердинанда VII и ропотом армии против власти, Риего провозгласил восстановление отмененной королем конституции 1812 года. Несколько раз Риего оказывался на грани полного разгрома. Но в его поддержку началось восстание в нескольких крупных городах, в том числе и в самом Мадриде, и перепуганный Фердинанд подписал манифест о созыве кортесов — испанского парламента и восстановлении конституции. Риего получил чин генерал-майора и в 1822 году стал президентом кортесов. Испания же стала конституционной монархией.