Потому, хотя община в целом и подчинялась государственной власти, каждый член общины, будучи российским подданным, подчинялся в первую очередь своим религиозным лидерам. «Рабины» (как писал Пестель) стали посредниками между государством и подданными, а «народ еврейский» составил «в государстве, так сказать, свое, особенное, совсем отдельное государство».
Пестель не видел в сложившейся ситуации вины самих евреев, но их особое положение в новой России должно было быть решительно уничтожено. «Хотя самих евреев и нельзя винить ни в том, что они сохраняют столь тесную между собою связь, ниже в том, что пользуются столь большими правами, коих даровало им прежнее правительство, не менее того не может долее длиться таковой порядок вещей, утвердивший неприязненное отношение евреев к христианам и поставивший их в положение, противное общественному порядку в государстве», — утверждает он.
Ничего принципиально нового в этих представлениях нет. Как известно, подобной же позиции по отношению к евреям придерживались и лидеры Французской революции конца XVIII века. Лозунгом революции в отношении евреев стали слова депутата Законодательного собрания Клермон-Тоннера: «Для евреев как личностей все права, для евреев как нации — никаких». А одним из декретов Учредительного собрания, принятым сразу же после утверждения конституции, был декрет о личном равноправии евреев (27 сентября 1791 года).
Французская революция декретировала равноправие евреев, что и привело в итоге к ликвидации герметичности общин, непосредственному подчинению граждан власти. И когда в 1807 году император Наполеон созвал Синедрион — совещание высших еврейских лидеров страны — и поставил перед ним ряд вопросов, касающихся взаимоотношения евреев с государством, то выяснилось, что евреи вполне лояльны французскому правительству, исполняют законы Франции и считают себя полноправными гражданами страны.
Пестель в данном вопросе был верным последователем Французской революции, убежденным государственником, так сказать, этатистом.
Руководитель Южного общества хотел после победы революции «ученейших рабинов и умнейших евреев созвать» и выслушать их предложения о путях преодоления сложившегося в империи положения. И только в том случае, если евреи откажутся повиноваться власти, планировалось их выселение. При этом автор «Русской Правды» понимал всю сложность и неоднозначность подобной меры. Он вовсе не считал ее обязательной для новой власти: «так как сие исполинское предприятие требует особенных обстоятельств и истинно гениальной предприимчивости, то и не может быть оно поставлено в непременную обязанность Временному Верховному правлению».
Вообще, согласно «Русской Правде», любое национальное своеобразие: культурное, религиозное или политическое, уничтожало принцип равных возможностей. И поэтому народам предоставлялся выбор: либо слиться с русскими, приняв их образ жизни и формы правления, либо испытать на себе много неприятностей — вплоть до выселения из страны. Все части России должны быть связаны общностью русского языка, православной веры, законодательства и традиций.
Пестель ясно осознавал, что ввести подобные преобразования мирно невозможно. Недовольных будет много: лишающиеся значительной части земли дворяне, почувствовавшие «вольность» крестьяне, не желающие ни становиться русскими, ни покидать Россию «инородцы». И дело вообще может кончиться «ужасами и междоусобиями», которые не пойдут ни в какое сравнение даже с тем, что происходило во Франции в конце XVIII века.
Введение новых законов, по Пестелю, «не должно произвести волнений и беспорядков в государстве». Государство обязано «беспощадную строгость употреблять противу всяких нарушителей общего спокойствия». Именно для того, чтобы предотвратить гражданскую войну, была нужна многолетняя диктатура Временного верховного правления. Опирающаяся на штыки и сильную полицию (явную — жандармерию, и тайную — «канцелярию непроницаемой тьмы») диктатура — самый действенный способ обеспечить «постепенность в ходе государственных преобразований». Так и только так Россия сможет избежать «ужаснейших бедствий» и не покориться вновь «самовластию и беззаконию».
Военная сила и полиция — не единственное средство, с помощью которого южный лидер предполагал предотвратить развал страны. Немало думал Пестель и над идеологическим оформлением новой власти. Новая идеология должна была воскрешать в сознании граждан древнюю историю России. Пестель планировал перенести столицу государства в Нижний Новгород с переименованием его во Владимир, провести языковую реформу — очистить русский язык от заимствованных слов, заменив их словами со славянскими корнями, ввести древнерусские образцы в форменную военную одежду. Героическое прошлое России, выраженное в преклонении перед ее историей и языком, способно было стать большой объединяющей силой. От наличия в стране такой идеологии напрямую зависел и успех реформ.
Вообще же и диктатура, и сильная государственная идеология должны были, по Пестелю, добиться от всех без исключения граждан новой России «единородства, единообразия и единомыслия».
При этом Пестель понимал, конечно, что диктатура, основанная на подавлении всякого инакомыслия, сама по себе не может предоставить людям всеобщее равенство. Согласно его представлениям, после того как будут проведены основные реформы и уйдет опасность гражданской войны, в России должно наступить царство демократии. Единовластию диктаторов придет конец, будет принята конституция и избран двухпалатный парламент.
Его нижняя палата («Народное Вече») будет избираться на пять лет на основе всеобщего и равного избирательного права; при этом каждый год должна происходить ротация пятой части палаты. Палата будет осуществлять законодательную власть: она «объявляет войну и заключает мир», принимает законы. Главные же из этих законов, касающиеся конституционных основ жизни страны, выносятся на референдум — «на суждение всей России предлагаются».
Верхняя палата («Верховный Собор») должна состоять из 120 членов, которые «назначаются на всю жизнь» и именуются «боярами». Кандидатов в число «бояр» предлагают губернии, а «Народное Вече» утверждает их. В руках «Верховного Собора» сосредоточивается «власть блюстительная». В частности, он должен следить за тем, чтобы принимаемые нижней палатой законы строго соответствовали конституции.
Исполнительная власть принадлежит «Державной Думе», состоящей из пяти человек, «народом выбранных». Для того чтобы среди этой пятерки не появился новый диктатор, предлагается опять же ежегодная ротация. «Державная Дума ведет войну и производит переговоры, но не объявляет войны и не заключает мира, все министерства и все вообще правительствующие места состоят под ведомством и началом Державной Думы».
Собственно, тогда, когда эти органы будут сформированы и заработают, в стране и наступит всеобщее равенство. Христианский принцип «люби ближнего, как самого себя» сможет воплотиться в жизнь, и люди наконец начнут реализовать свои равные права.
Декабрист Михаил Лунин недаром упрекал Пестеля в том, что тот хочет «наперед енциклопедию написать, а потом к революции приступить». «Русская Правда» была документом стратегической важности: с ее помощью должно было осуществлять свою власть Временное верховное правление. Естественно поэтому, что она хотя бы в общих чертах должна была быть готова к началу революции, и более того, сама была составляющей частью плана этой революции. Однако у «Русской Правды» была и еще одна, так сказать, тактическая функция — она должна была обеспечить организационное единство Южного общества.
Поручик Николай Бобрищев-Пушкин, член Тульчинской управы, описал на следствии одно из своих свиданий с Пестелем, посвященное обсуждению его конституционного проекта. Пестель, по словам Бобрищева-Пушкина, показал ему «начало этого своего сочинения под названием «Русская Правда». На самых первых страницах, где пишет он об обязанностях человека, он вдруг говорит мне об одном месте: «Здесь, мне кажется, не хватает примера». Я, желая узнать, с каким видом он примет религиозное мнение, дабы судить по тому, имеет ли он если не религию, то по крайней мере несомненное политическое уважение к религии, говорю ему: «Мне кажется, что здесь очень прилично поставить вот это» — и сказал ему текст, служащий главным основанием христианской веры; он мне на это поспешно отвечал: «Это правда, впишите это своею рукою».