Несколько дней спустя, видя, что Пестель утаивает письмо, доложил он государю о ходе всего дела, объясняя, разумеется, что единственным побуждением его было испытать верность Пестеля и что во всяком случае повергает он повинную голову свою пред его величеством. Государь поблагодарил его за прозорливое усердие к нему. Участь Пестеля решена: прекращены дальнейшие успехи его, по крайней мере на все настоящее царствование; он уволен от занимаемого им места».
Вряд ли Иван Пестель долго переживал, узнав в марте 1801 года о насильственной смерти императора Павла. Воцарение Александра Павловича означало для России надежды на смягчение доморощенного самовластья, а лично для него конец опалы. В 1801 году, в возрасте 36 лет, Иван Пестель стал сенатором. Александр I не сомневался в его честности и преданности престолу. В первые годы нового царствования молодой сенатор по личному распоряжению Александра проводил ревизии в Вятской и Казанской губерниях. Успех этих ревизий укрепил доверенность монарха к сенатору. В 1806 году тайный советник Иван Пестель был назначен генерал-губернатором Сибири.
Сибирское генерал-губернаторство было вершиной и в то же время самым неоднозначным этапом его карьеры. На этой должности Иван Пестель пробыл 13 лет; большую часть этого срока он прожил в Петербурге, а отставка его сопровождалась громким скандалом. Генерал-губернаторство в итоге принесло Пестелю большие неприятности, светские прозвища «сибирский сатрап» и «проконсул Сибири» и недобрую репутацию среди современников и потомков. Враг «всякой свободной идеи, всякого благородного порыва», «суровый, жестокий, неумолимый» человек, который «любил зло как стихию, без которой он дышать не может, как рыба любит воду» — таким запомнился Иван Пестель знавшим его в период генерал-губернаторства людям. В свете упорно циркулировали слухи об огромных взятках, которые он берет. Потом, когда его сын Павел погибнет на виселице, современники не без жестокой иронии заметят, что «сибирский сатрап» повешения заслуживал в гораздо большей степени.
Генерал-губернаторство Ивана Пестеля, как и его почтовая деятельность, обросло всякого рода более или менее достоверными слухами. По одному из них Иван Пестель был однажды приглашен на обед к государю, среди приглашенных был также и граф Федор Ростопчин, его давний враг. Александр I, стоя у окна, спросил: «Что это на церкви… на кресте, черное?» — «Я не могу разглядеть, — заметил Ростопчин, — это надобно спросить у Ивана Борисовича, у него чудесные глаза, он видит отсюда, что делается в Сибири».
Один тобольский мещанин решил жаловаться на генерал-губернатора, с трудом пробрался в Центральную Россию и разыскал государя в Царском Селе. Когда же царь, пожалев мещанина, пообещал разобраться в его деле и велел спокойно идти домой, мешанин ответил: «Ваше величество, я к себе теперь не пойду. Прикажите лучше меня запереть в острог. Разговор мой с вашим величеством не останется в тайне — меня убьют».
Некий чиновник Корсаков, поссорившийся с генерал-губернатором Сибири, был выслан из Иркутска. Местным властям было предписано не оставлять его больше трех дней в одном населенном пункте и не выпускать за пределы Сибири. «Таким образом, бедному семейству чиновника довелось бы всю жизнь пространствовать по Сибири, если бы томский губернатор не отважился, из сострадания, позволить ему остаться на неопределенное время в Томске».
«Начальник Тобольского провиантского депо, генерал Куткин, осмелился о чем-то поспорить с ним. Пестель отдал его под суд, заключил под строжайший домашний арест, даже разлучил с семейством. Пестель скрывал перед Сенатом истинное положение Куткина и оставлял без исполнения сенатские указы об облегчении его участи. «Жизнью отвечаю, — восклицал Куткин из своего заточения, — что враги мои не найдут ни одного слова к оправданию тех жестокостей, которые они мне наносят». Имение Куткина было описано прежде начета, дочь его ослепла от слез, сам он в 1817 году умер под стражей. А злоупотреблений при решении дела не оказалось».
Впоследствии, уже в 1850-е годы, эти рассказы обобщил в своей книге «Былое и думы» блестящий революционный публицист Александр Герцен. Герцен писал: «Отец знаменитого Пестеля, казненного Николаем, был настоящий римский проконсул, да еще из самых яростных. Он завел открытый, систематической грабеж во всем крае, отрезанном его лазутчиками от России. Ни одно письмо не переходило границы нераспечатанное, и горе человеку, который осмелился бы написать что-нибудь о его управлении. Он купцов первой гильдии держал по году в тюрьме, в цепях, он их пытал». «Пестель почти всегда жил в Петербурге. Вспомните, что и проконсулы живали обыкновенно в Риме. Он своим присутствием и связями, а более всего дележом добычи предупреждал всякие неприятные слухи и дрязги».
Конечно, оценки эти не могут быть вовсе безосновательными. Однако в них скрыто немало противоречий. Иван Пестель безвыездно жил в Петербурге — поэтому он вряд ли мог лично пытать сибирских купцов первой гильдии. Никаких особых лазутчиков у генерал-губернатора не было ни в Сибири, ни в Петербурге: жалобы и доносы на него в столице получали постоянно. Император был прекрасно осведомлен об этих доносах — но держал «сибирского сатрапа» в его должности целых 13 лет, вполне мирясь с тем, что Пестель-старший не покидает столицу. И вряд ли Иван Борисович мог делиться добычей со своими покровителями, которых, собственно, было двое: знаменитый временщик граф Аракчеев и сам Александр I.
Для подведомственной ему Сибири Иван Борисович сделал немало хорошего. Морской офицер Стогов, оказавшийся по делам службы в Иркутске, тогдашней столице Сибири, в годы правления Пестеля, вспоминал: «В Иркутской губернии не было ни грабежей, ни воровства; я сотни примеров слышал: проезжий, забывший в доме крестьянина кошелек, часы, бумаги, непременно был догоняем и получал забытое. Дороги, мосты были превосходны, деревни чисты; судя по наружности домов, крестьяне были зажиточны; скота, лошадей много; пятнадцать, двадцать троек стояли при въезде в деревню, платили четыре копейки за версту. Иркутск был очень опрятный город, и много хороших домов. О преступлениях в городе не было слышно».
И в почтовом деле, и в Сибири Иван Пестель был равен самому себе. Документы свидетельствуют: взяток генерал-губернатор не брал, патологическим злодеем не был, но воплощением гуманизма тоже не являлся. Свою задачу он видел в том, чтобы верно служить императору, блюсти государственный интерес. Богатые местные купцы и промышленники не желали платить налогов в казну, и борьба с ними была главным занятием генерал-губернатора. Естественно, позиция Ивана Пестеля натолкнулась на сопротивление купечества — и он жестоко это сопротивление подавлял. Столь же беспощадно он относился и к пытавшимся противоречить ему гражданским и военным чиновникам. Для многих своих современников Иван Пестель был живым воплощением власти: холодным, неприступным, за государственным интересом не видевшим конкретного человека.
Безраздельное господство Ивана Борисовича в Сибири продолжалось до конца 1818 года. В ноябре этого года Комитет министров принял решение о том, что пребывание Пестеля на генерал-губернаторском посту «оказывается уже несовместным» с государственной необходимостью, в марте следующего года последовал указ о его отставке. В Сибири началась сенатская ревизия, которую проводил новый генерал-губернатор Михаил Сперанский.
Причины этой отставки следует искать вовсе не в жестокости, взяточничестве и казнокрадстве Пестеля. О том, что происходит в Сибири, в столице знали: жалобы сибиряков на Ивана Борисовича постоянно рассматривались в Сенате и Комитете министров. Управленческий стиль, которого придерживался Пестель, не был чем-то из ряда вон выходящим: подобными методами действовали многие российские губернаторы.