Артамон Муравьев, однако, своего обещания не выполнил: ахтырские гусары остались на своих квартирах. Полковник давно служил в армии, участвовал в Отечественной войне и заграничных походах и после отъезда кузена быстро оценил обстановку в соответствии с реальными обстоятельствами. Он понял, что выводить конный полк «в пустоту», без заранее подготовленных мест стоянок, без запаса провианта для людей и лошадей значило обрекать этот полк на погибель. «Преступно для спасения своей кожи губить людей безвинных», — именно так Артамон впоследствии объяснял свои действия. Кроме того, полковник осознал, что неизбежный разгром восстания сделает троих его детей сиротами, а жену — вдовой.
Измена кузена означала для Сергея Муравьева-Апостола крах надежд не только на Ахтырский, но и на Александрийский гусарский полк. Артамон сжег записку к «славянам» — это значило, что 8-я артиллерийская бригада, в которой они служили, участие в восстании не примет. Бестужев-Рюмин, попытавшийся самостоятельно добраться к «славянам», вынужден был вернуться, опасаясь ареста. Запланированная Муравьевым-Апостолом военная революция превращалась в мятеж одного лишь Черниговского полка.
В ночь с 28 на 29 декабря мятеж начался. Причем начался трагически и во многом стихийно.
Возвращаясь из Любара в Васильков и пытаясь при этом уйти от погони, братья Муравьевы-Апостолы остановились на ночлег в деревне Трилесы, месте расположения 5-й мушкетерской роты Черниговского полка. Ротой командовал поручик Анастасий Кузьмин, храбрый, решительный и нетерпеливый заговорщик. Однако Кузьмина дома не было, он был в Василькове. Сергей Муравьев отправил к нему записку с просьбой срочно прибыть к роте.
Получив эту записку, Кузьмин тут же поехал к Муравьеву, взяв с собою других заговорщиков-«славян»: Вениамина Соловьева, Михаила Щепилло и Ивана Сухинова. Однако офицеры опоздали: в 4 часа утра в Трилесах появился подполковник Гебель в сопровождении жандармского поручика. Гебель объявил братьям Муравьевым-Апостолам приказ об аресте и выставил вокруг дома караул. Муравьевы-Апостолы подчинились. Но полковой командир по-прежнему боялся раздражать против себя командира батальонного: подполковник, используя свои связи, вполне мог впоследствии отомстить ему за негуманное обращение. Имея на руках предписание немедленно после ареста везти братьев в штаб армии, Гебель этого предписания не выполнил. Он решил дождаться утра и в ожидании рассвета принял приглашение Сергея Муравьева-Апостола «напиться чаю».
Через час в Трилесы приехал поручик Кузьмин в сопровождении своих друзей-заговорщиков. Офицеры задали арестованному батальонному командиру только один вопрос: что делать? «Избавить нас», — последовал ответ.
О том, что произошло после, сам Гебель рассказывал следующее: «Штабс-капитан барон Соловьев, поручики Кузьмин, Щепилло и Сухинов зачали спрашивать меня, за что Муравьевы арестуются, когда же я им объявил, что это знать, господа, не ваше дело, и я даже сам того не знаю, то из них Щепилло, закричав на меня: «ты, варвар, хочешь погубить Муравьева», схватил у караульных ружье и пробил мне грудь штыком, а остальные трое взялись также за ружья. Все четверо офицеры бросились колоть меня штыками, я же, обороняясь сколько было сил и возможности, выскочил из кухни на двор, но был настигнут ими и Муравьевыми». Оружие применил и Сергей Муравьев-Апостол: по показаниям Гебеля, батальонный командир нанес ему штыковую рану в живот. Данные медицинского освидетельствования Гебеля красноречивы: «При возмущении, учиненном Муравьевым, получил 14 штыковых ран, а именно: на голове 4 раны, во внутреннем углу глаза одна, на груди одна, на левом плече одна, на брюхе три раны, на спине 4 раны. Сверх того перелом в лучевой кости правой руки».
Гебель выжил и даже — с помощью верных солдат — сумел выбраться из Трилес. Однако после произошедшего выбора ни у Сергея Муравьева, ни у его офицеров больше не осталось: всем им за вооруженное нападение на командира грозила как минимум каторга. Собрав роту Кузьмина, подполковник провозгласил начало восстания.
Последствия этого избиения оказались весьма пагубными для дела восстания. Дисциплина в полку дала первый серьезный сбой: солдаты-черниговцы не помогали своим «любимым» офицерам избивать «нелюбимого» Гебеля, они безучастно и хладнокровно наблюдали офицерскую драку. В отсутствие Гебеля начальство над черниговцами официально принимал Сергей Муравьев — как старший офицер в полку. Но причину отсутствия полкового командира от солдат скрыть было невозможно, и следование приказам командира батальонного из обязательного превратилось в сугубо добровольное.
История с Гебелем не прошла даром и для самих участников избиения. Сергей Муравьев-Апостол, как и младшие офицеры, вовсе не был хладнокровным убийцей; видимо, все они действовали в состоянии некоего аффекта. Приехав через сутки в Васильков, руководитель мятежа хотел пойти и попросить у Гебеля прощения. Его отговорили, но, по словам мемуариста Ивана Горбачевского, «насильственное начало, ужасная и жестокая сцена с Гебелем сильно поразили его душу. Во все время похода он был задумчив и мрачен, действовал без обдуманного плана и как будто предавал себя и своих подчиненных на произвол судьбы». Вокруг дома полкового командира Муравьев распорядился поставить караул — чтобы оградить Гебеля от неожиданных визитов взбунтовавшихся солдат.
29 декабря. Трилесы. Придя в себя после ночных событий, Муравьев-Апостол начинает размышлять о том, что же делать дальше. В середине дня подполковник едет в соседнюю с Трилесами деревню Ковалевку — поднимать на восстание 2-ю гренадерскую роту полка.
По показаниям ротного командира поручика Петина, Муравьев «поил солдат водкою и говорил им: «Служите за Бога и веру для вольности». Василий Петин, ротный командир, был членом Общества соединенных славян. И хотя он к числу решительных заговорщиков никогда не относился, противиться действиям батальонного командира не стал. Рота соглашается пойти за подполковником.
Но 29 декабря был полковой праздник, день основания полка. Муравьев-Апостол остался на ночлег в Ковалевке: солдаты были пьяны, и необходимо было дать им время на законный отдых.
30 декабря Сергей Муравьев во главе уже двух восставших рот вошел в Васильков.
В Василькове Муравьев-Апостол столкнулся с еще одной проблемой, о которой его давно предупреждал Пестель — с проблемой финансового обеспечения будущего похода. Выяснилось, что командир полка успел спрятать полковую казну. В штабе остался только ящик с артельными деньгами — собственностью нижних чинов. Ящик был вскрыт, и там оказалось около 10 тысяч рублей ассигнациями плюс еще 17 рублей серебром. Естественно, на длительный поход этих денег хватить не могло, и пришлось немедленно изыскивать дополнительные средства.
Самым простым способом пополнения казны оказалась продажа полкового провианта. Муравьев-Апостол «приказал вытребовать из Васильковского провиантского магазина на январь месяц сего года провиант и продать оный». Кроме того, деньги постарались получить с местных коммерсантов, полковых поставщиков. Согласно показаниям одного из таких поставщиков, купца Аврума Лейба Эппельбойма, его силой привели к подполковнику, который «грозил ему, Авруму Лейбе, не шутить с ним». Присутствовавший при разговоре поручик Щепилло присовокупил, что поставщик «будет застрелен, если не даст денег». Перепуганный коммерсант деньги достал, одолжив их в местной питейной конторе. Сумма составила 250 рублей серебром (около тысячи рублей ассигнациями).
От тысячи до полутора тысяч рублей (по разным свидетельствам) принес Муравьеву прапорщик Александр Мозалевский, командир караула на Васильковской заставе. Деньги эти были отобраны у пытавшихся въехать в город двух жандармских офицеров. «Подъезжая к заставе, — показывал впоследствии один из жандармов, — остановлены были стоящим там караулом, который почти весь был в пьяном виде, и когда доложили о приезде нашем находившемуся тогда в карауле прапорщику Мозалевскому, то он, выскоча ко мне с азартом и бранью с заряженным пистолетом, угрожал мне смертию, ежели я осмелюсь противиться, приказал солдатам взять меня с саней, сказывая: «Он приехал погубить нашего Муравьева», ввели в караульню, посадив под арест, приказал и обыскивать; сам Мозалевский сорвал с меня сумку, в которой хранились казенные деньги и собственные мои 80 рублей, подорожная тетрадь на записку прогонов и все бумаги, у меня бывшие; и когда все сие выбрал из сумки, дал солдатам из оных денег 25 рублей, говоря: «Нате вам, ребята, на водку». Покудова Мозалевский разбирал сумку, солдаты обыскивали меня, нет ли еще где каких денег и бумаг, издеваясь надо мною самым обидным образом; при обыске меня солдатами я сказывал прапорщику Мозалевскому, за что поступают со мною так жестоко, но он начал мне более угрожать смертию, прикладывая мне к груди заряженный пистолет, говоря «сей час застрелю».