Выбрать главу

2 января Муравьев с трудом вывел своих солдат из разграбленной Мотовиловки, многие из них были пьяны и едва держались на ногах. В полку началось массовое дезертирство: уходили не только нижние чины, но и офицеры; остались только те, кто начинал восстание и кому, собственно, все равно нечего было терять.

Движение к Киеву уже не имело смысла. «Не имея никаких известий о Мозалевском и заключив из сего, что он взят или в Киеве, куда, следственно, мне идти не надобно, или в Брусилове, где, стало быть, уже предварены о моем движении, я решился двинуться на Белую Церковь, где предполагал, что меня не ожидают, и где надеялся не встретить артиллерии», — показывал Муравьев-Апостол на следствии. 17-й егерский полк был последней надеждой Муравьева. Но за 15 верст до Белой Церкви, в селении Пологи, выяснилось, что ненадежный полк выведен из опасного района и заменен верными правительству частями. Обещавший же поддержку подпоручик Вадковский давно был арестован.

Ночь со 2 на 3 января полк провел в селении Пологи. Посланный в Белую Церковь осведомитель сообщил, что занявшие местечко правительственные войска усилены артиллерией. «Не имев уже никакой цели идти в Белую Церковь, — показывал Сергей Муравьев, — я решился поворотить на Трилесы и стараться приблизиться к «славянам». Через Трилесы шла дорога на Житомир. Однако до Житомира мятежникам тоже дойти не удалось.

* * *

3 января черниговцы были разгромлены. Общая схема движения муравьевских рот напоминает перевернутую на бок цифру 8: восстание захлебнулось около деревни Трилесы, в том же самом месте, где и началось. Муравьев был окружен: генерал Рот вывел против мятежников практически все войска корпуса, разделив их на крупные отряды. Под Трилесами полк натолкнулся на один из таких отрядов, состоявший из нескольких гусарских эскадронов и артиллерийской батареи. Командовал отрядом генерал-майор Федор Гейсмар.

Позже мемуаристы и исследователи будут недоумевать: предупрежденный разведкой о появлении правительственных войск, Сергей Муравьев не захотел попытаться обойти их деревнями и, несмотря на уговоры младших офицеров, повел солдат степью — в результате полк был расстрелян картечью в упор. Подполковник Муравьев-Апостол, получивший высшее военное образование, был опытным боевым офицером. Он прошел Отечественную войну и заграничные походы, был награжден тремя боевыми орденами и золотой шпагой «За храбрость». Историки удивлялись: почему же он не сумел решить элементарной тактической задачи? Особое недоумение вызывал последний приказ Муравьева: не стрелять в противника.

Однако учитывая ход восстания, нельзя не увидеть в действиях подполковника вполне определенной логики. Выведя полк под правительственные пушки и запретив сопротивление, Муравьев-Апостол единственным оставшимся ему способом прекращал бунт и погром, с которыми он не смог справиться. Не оставляя при этом и себе лично шанса на спасение. Находившийся в момент расстрела восставших впереди полковой колонны, он — очевидно, первым же карточным выстрелом — был ранен в голову, тяжело контужен и чудом избежал смерти.

Согласно материалам следствия, «раненный в голову картечью, Сергей Муравьев схватил было брошенное знамя, но, заметив приближение к себе гусарского унтер-офицера, бросился к своей лошади, которую держал под уздцы пехотинец. Последний, вонзив штык в брюхо лошади, проговорил: «Вы нам наварили каши, кушайте с нами».

Фамилия рядового была Буланов, он числился в 1-й мушкетерской роте. Позже Николай I распорядился простить его «за бытность в числе бунтовщиков» и перевести в другой полк. Ударил же он штыком лошадь командира, решив, что тот хочет ускакать, скрыться от ответственности. «Нет, ваше высокоблагородие, и так мы заведены вами в несчастие» — так передает его слова другой источник.

Когда в 1823 году интервенция разгромила испанскую революцию, Риего выдали карателям простые испанские крестьяне-свинопасы. Этот факт из недавней истории Сергей Муравьев-Апостол очень хорошо знал. И, наверное, не удивился тому, что солдаты-черниговцы, поняв, что дело проиграно, сами «захватили» его и сдали правительственному отряду. Комментируя покорность руководителя мятежа в эту роковую минуту, подпоручик Бестужев-Рюмин скажет на допросе: «Муравьев предпочел лучше пожертвовать собой, чем начать междоусобную войну».

Но эта истина пришла к подполковнику слишком поздно: картечным выстрелом был убит поручик Щепилло, увидев разгром полка и тяжелое ранение брата, застрелился 19-летний Ипполит Муравьев-Апостол. Через несколько часов после разгрома покончил с собою поручик Кузьмин. Жертвами муравьевского честолюбия стали солдаты, погибшие на поле боя, ушедшие в Сибирь на вечную каторгу, насмерть запоротые по приговору военного суда. А также совершенно ни в чем не виноватые крестьяне, жители Василькова и окрестных деревень. «Самый успех нам был бы пагубен для нас и для России», — признает потом Бестужев-Рюмин.

* * *

Мятежники были разбиты, но шок, вызванный восстанием, у местных жителей прошел нескоро. По Васильковскому уезду стали распространяться слухи о грядущих погромах. Слухи эти радостно поддерживали те, кого воодушевили «подвиги» черниговских солдат. Выдержки из следственных дел той поры весьма красноречивы: «Мешанин Василий Птовиченко, будучи пьяным, говорил, что будут выпускать из тюрем арестантов и будем резать шляхту, евреев и другого звания людей, и тогда, очистивши таким образом места, государь император будет короноваться». «Шляхтич Андреевский будто бы сказал еврейке Хайме, что зарежет ее; крестьянин Кондашевский заметил на это: «Худая до мяса, надобно искать пожирнее», а Роман Пахолка (крестьянин) прибавил: «надобно два дня ножи точить, а потом резать». Крестьянин Медведенко «пьяный в шинке просил 4 рядовых поднять восстание наподобие Черниговского полка и говорил: «уже час било чертовых жидов и ляхов резать», а солдаты на это отвечали: «на это нет повеления».

«Священник Григорий Левицкий говорил, что во время наступаемых светлых праздников первого дня ночью, когда дочитают Христа, резать будут ляхов и жидов». «Когда об этом только и говорили, то ясно, что крестьяне, православное духовенство, а также так называемые поповичи для большего устрашения распространяли басни и пугали уже назначенными сроками общего призыва к резне. Такими днями должны были явиться: Сорок мучеников, Благовещение, Верба, Пасха и Фомина неделя. Когда же они, один за другим, проходили, то это еще не уменьшало общей тревоги».

«Такие-то и им подобные события и происшествия нагнали панический ужас на жителей: шляхту, ксендзов и евреев, которые припомнили ту страшную уманскую резню, что произошла в 1768 году. По этой причине много богатых панов выхлопотало себе воинскую охрану. Иные обеспечили себя ночной охраной. Другие, которые имели много денег, вооружили своих дворовых людей», — вспоминал Иосиф Руликовский, владелец Мотовиловки.

Мемуарист недаром упомянул события печально знаменитой «уманской резни» — «Колиивщины», когда восставшие крестьяне во главе с сотником Гонтой и запорожским казаком Железняком громили помещичьи усадьбы и убивали «панов, ляхов и жидов». Через три месяца после разгрома черниговцев в уезде появился некий «солдат Днепровского полка Алексей Семенов», который, сколотив шайку в полторы сотни человек, назвался «штаб-офицером по секрету и в чужом одеянии, поставленным от государя императора арестовывать помещиков и объявлять крестьянам свободу от повинностей», и несколько недель безнаказанно предавался грабежу.

В сознании обывателей основным источником опасности еще долго оставались мятежные солдаты — те, которым якобы удалось скрыться с поля боя и избежать ответственности. Не удивительно поэтому, что дивизионный командир черниговцев, объезжая Васильковский уезд, в одной из деревень был встречен «толпою крестьян с палками, которые… бежали к нему навстречу, крича: «Рабуси[4] черниговцы», и он был вынужден поворотить назад и как наиспешайше выехать из деревни».

вернуться

4

Грабители (полъск.).