Глаголев утверждал: причина самоубийства Майбороды — меланхолия или, говоря сегодняшним языком, депрессия. Но в середине XIX века еще не знали точно, что такое меланхолия — психическая болезнь или просто «состояние души». С одной стороны, человек может впасть в задумчивость, в грусть, в уныние, даже в бред, зафиксировать свои мысли на одной идее, и это будет значить, что он погружен «в меланхолию». С другой же стороны, меланхолия — это литературная категория, неотъемлемая принадлежность сентиментализма и романтизма. Карамзин, например, даже сочинил целый гимн меланхолии:
Герои Карамзина постоянно страдали меланхолией; подражая им, маску меланхолика надевали на себя многие вполне реальные люди. Но это вовсе не значило, что сам Карамзин, его герои и его читатели были душевнобольными. Очевидно, понимая это, Громов не внес меланхолию в перечень душевных болезней: «Главных родов лишения ума можем мы принять только два, а именно слабоумие и помешательство ума». В данном случае лекарь Глаголев напрямую нарушает свой долг врача, выставляя в качестве причины смерти полковника Майбороды заведомо нелепый диагноз. В общем, создается впечатление, что и лекарь, и подписавший свидетельство следователь майор Грекулов, боевой офицер, хорошо известный на Кавказе, всеми силами старались выдать явное убийство за самоубийство.
И тут неминуемо должен возникнуть вопрос о мотивах, побудивших их подписать столь странное заключение. И лекарь, и следователь должны были понимать, что убийство полкового командира, хотя бы и бывшего, — случай скандальный. Получалось, что по Темир-Хан-Шуре, полковой квартире апшеронцев, хорошо охраняемой крепости, безнаказанно разгуливает убийца и что следователь этому убийце покровительствует. Их действия можно оправдать лишь в одном случае: если они могли быть уверены, что тот, кто убил Майбороду, больше никому не угрожает. Тогда получается, что кто-то из них знал убийцу лично. Эти соображения вкупе с тем фактом, что Грекулов служил в Мингрельском егерском полку, позволяют осторожно предположить: к убийству Майбороды имел непосредственное отношение… Нестор Ледоховский. Конечно же следователь хорошо знал и самого графа, и историю его жизни.
При отставке Ледоховский обязался жить у себя на родине, в деревне Комаровке. Однако из дел III Отделения выясняется, что обязательства своего он не выполнил и домой с Кавказа не вернулся. Лишь в 1850 году граф был обнаружен в Одессе. Где он жил все это время и чем занимался, осталось тайной как для полиции, так и для позднейших исследователей. Нельзя исключить, что в апреле 1845 года Ледоховскому наконец удалось реализовать давнюю мечту — расквитаться с предателем.
Конечно, это не более чем гипотеза, доказательства которой вряд ли будут когда-нибудь отысканы. Совершенная же правда состояла в том, что, кроме семьи, о полковнике Майбороде жалеть было некому. «Мы, — вспоминал Ильин, — со стоическим хладнокровием философов промолвили: «тагдир чох якти» (судьба права)!» Детям предателя — трем дочерям и сыну Михаилу — предстояло жить в совершенно другой эпохе. Эпохе, когда оставшиеся в живых декабристы возвратились из Сибири, их приветствовали как героев, а те идеалы, за которые они боролись, стали воплощаться в жизнь. И несмотря даже на то, что новый император Александр II подтвердил назначенную Николаем I пенсию вдове Майбороды и всякого рода пособия его детям, фамилия предателя в мемуарах декабристов, а следовательно, и в общественном сознании была проклята.
Ледоховский же на закате дней мирно жил в Одессе. На запрос из III Отделения об «образе жизни и мыслей» графа одесский губернатор сообщал в 1850 году, что отставной штабс-капитан «поведения и образа мыслей хороших».
Биографии Майбороды и Ледоховского интересны прежде всего в связи с жизнью и деятельностью полковника Пестеля. Не будь его — эти фамилии вряд ли кого-то заинтересовали бы.
Между тем Майборода и Ледоховский — это, если можно так выразиться, две ипостаси Павла Пестеля. Майборода — прагматик, никакие высокие идеи не признававший, а веривший лишь во власть денег и чинов. Ледоховский же — образец веры и верности, смелого благородства и жертвенности. Конечно, образ мыслей Ледоховского соответствовал образу мыслей большинства декабристов. Майборода же был в тайном обществе исключением.
Но в деле финансирования тайного общества Ледоховский был для Пестеля бесполезен. И соглядатаем он оказался никудышным. В обоих случаях мешало благородство. Как заговорщик он никакого значения не имел. Зато Майбороде благородство не мешало. Он был готов на все ради чинов и денег. Поэтому Пестель — в финансовых вопросах — полагался именно на него.
Такова трагическая основа событий декабря 1825 года: те, кто, подобно Ледоховскому, были верны идеалам, оказались неспособны к решению практических задач, не умели лгать, не желали убивать; те же, кто в средствах не стеснялся, был весьма далек от тех идеалов, ради которых и создавалось тайное общество. В самом же Пестеле жертвенность и прагматизм объединились.
И последний вопрос, на который предстоит ответить в связи с биографией Павла Пестеля. Почему же его личность и дела вызывали столь негативные эмоции у современников — в том числе и у самих декабристов?
Историк Сергей Чернов был убежден: причина тому — тяжелый характер руководителя Южного общества. «Таков был в личных отношениях Пестель: уверенный в своем превосходстве, очень — даже мелочно — самолюбивый, — безжалостный к другим в столкновении или споре, но требующий к себе очень терпеливого отношения, при этом очень неразборчивый в средствах и неискренний — словом, чрезвычайно трудный человек. Но, такой трудный, он был очень честолюбив — был весь в мечтах о большой личной славе; даже можно, пожалуй, сказать, что стремление к великой славе было одной из основных стихий его души… Тяжелый честолюбец, о котором знали, что он службою ориентируется то на Аракчеева, то на Киселева».
Вряд ли можно согласиться с этим определением. Честолюбцами были практически все декабристы; на следствии и в мемуарах они обвиняли в этом не только Пестеля, но и друг друга. Вне честолюбия не существует, наверное, ни одного политического деятеля. Люди, лишенные политических амбиций, не занимаются подготовкой революции и не пытаются изменить ход истории. И при этом честолюбие политика — в разумных, конечно, пределах — не находится в противоречии с его стремлением улучшить жизнь соотечественников.
Пестель же, строя свою служебную деятельность, не ориентировался ни на Аракчеева, ни на Киселева. Ориентировался он в первую очередь на нужды своей тайной организации.
Обладая незаурядным умом практического политика, Пестель намного раньше других осознал, что осуществление высоких идей тайных обществ невозможно без использования заведомо «грязных» средств. Что заговор не может существовать без финансовой поддержки, а революция не будет успешной без нейтрализации (в частности путем шантажа и подкупа) «высших» начальников, контролирующих значительные войсковые соединения.
Он понимал и то, что военная революция может победить лишь при условии жесткой дисциплины в рядах ее участников — и всеми силами пытался установить режим собственного лидерства в тайном обществе. Осознание сложности задачи удержания захваченной власти привело его к идее уничтожения императорской фамилии и установления опирающейся на штыки диктатуры.