Одним дождливым вечером на лужайке перед домом Баранова был сожжен крест, и ветер перенес, подхватив искры, огонь на уборную соседа — в результате она сгорела дотла. Разъяренный, тот схватил короткоствольный пистолет и произвел несколько выстрелов по сиамскому коту Барановых, дважды ранив его в зад.
Местная Торговая палата приняла решение о выселении из города Барановых, ибо их присутствие способствует его дурной репутации и это происходит как раз в тот момент, когда палата всеми силами старается залучить к себе завод по производству водопроводных труб, чтобы он открыл у них в городе процветающий бизнес.
Группа коммунистов, выступающих за гражданские права, организовала массовый митинг с целью сбора средств для Баранова, но он, разоблачив их маневры, отказался от помощи. В ответ они осудили чету Барановых и потребовали ее депортации в Россию.
Министерство финансов, внимание которого привлек весь этот шум, проверило налоговые ведомости четы Барановых за несколько последних лет и, обнаружив в них кое-какие нарушения, прислала им дополнительный счет на восемьсот двадцать долларов. Все их документы, связанные с получением американского гражданства, были тщательно проверены, и в результате выяснилось, что миссис Баранова неверно указала свой возраст.
На радиофоруме на тему «Что нам делать с „Зеленой обнаженной“?» при упоминании имени Баранова поднялся оглушительный свист, и это все время повторялось до конца передачи, а на следующий день начальник почты в маленьком городке Массачусетс заявил, что расписанная Барановым для их почты стена с изображением сборщиков клюквы и рыбаков будет разрушена.
Анна Баранова из-за поднятого вокруг ее имени громкого скандала вначале лишилась должности редактора отдела политического анализа в своем журнале, потом — медицины для женщин, потом — моды и книг и, наконец, воспитания детей. После всего этого ей позволили подать заявление об уходе.
Баранов воспринимал все творящееся вокруг, словно находясь в тумане, и больше всего ненавидел эти долгие, нудные часы, когда жена обрушивала на него поток своего красноречия, — начиная с полуночи и до восьми утра каждый день. Время от времени, высоко подняв для маскировки воротник пальто, он отправлялся в галерею, где эта вызывающая такие оголтелые споры картина все еще висела на стене, и молча, скорбно, ошарашенно вглядывался в нее. Когда однажды, узнав его, директор галереи отвел его в сторону и сообщил, не пощадив его самолюбия, что в ответ на оказываемое со стороны некоторых важных лиц давление власти приняли решение отменить выставку и не посылать картины в Европу, он расплакался.
В тот вечер он сидел один, сгорбившись на своем деревянном стуле посередине холодной мастерской. Ставни были опущены, потому что соседские мальчишки немедленно обрушивали на окна град камней, стоило им заметить хотя бы в одном мелькнувшую тень. В руках Баранов держал маленький атлас мира, раскрытый на карте Карибского моря и Центральной Америки. Но он не смотрел на карту.
Вдруг отворилась дверь, и в мастерскую вошел Суварнин; молча сел рядом. Безмолвствовали долго; наконец Баранов заговорил, не глядя на друга, дрожащим от переживаемых эмоций голосом:
— Сегодня я был в галерее; долго разглядывал свою картину. Может, все дело в моем больном воображении, но мне показалось, что я заметил в ней нечто странное.
— Что же?
— Вдруг эта картина мне кого-то напомнила. Долго-долго думал — кого же? И вот сейчас, Суварнин, я вспомнил. — Резко, с мучительным выражением на лице повернулся к критику, посмотрел на него в упор. — Суварнин, признавайся: ты когда-нибудь замечал сходство «Зеленой обнаженной» с моей женой Анной?
Суварнин подумал; закрыл глаза — зрение испорчено многочисленными просмотренными им по службе фильмами; потер задумчиво нос; наконец признался:
— Нет, не заметил. Нет, ни малейшего.