Дней через десять, когда исчезли снега на открытых припеках, и лужи сбежали в озеро, и солнце все горячее обогревало к полудню воскресавшее болото, бугай перебрался в обширные тростники Болотянки, где он знал столько чудесных убежищ, непроходимых, заросших частым ивняком крепей. Были здесь такие жидкие трясины, по которым и сам бугай мог пробираться только захватывая пальцами пучки наклонившихся стеблей или делая прыжки с одной кочки на другую.
Было здесь много всякой съедобной твари, всякой рыбины, лягушек, желтобрюхих тритонов, с ядовитою мягкою кожей, которых, кроме бугая, на этом болоте может глотать безнаказанно только еще одна птица: большая серая цапля.
Впрочем, пока о еде бугай думал немного. Он сюда прилетел с юга жирным, отъевшимся, и теперь ему предстояло много иных хлопотливых забот.
Наступила пора гнездования. Нужно было подыскать место для гнезда, нужно было накликать подругу, выводить, защищать и выкармливать детей.
Впрочем, бугай ничего не рассчитывал и ни о чем не раздумывал. Он только делал то, что ему хотелось. Сам не зная зачем, он тщательно разыскивал в бочажках Болотянки наиболее скрытое местечко. Заметив на одном из таких бочажков кучку плавающих на воде камышинок, он, сам не зная почему, начал накидывать сверху еще и еще новых стеблей, которые он находил на берегу, пока не выросла целая большая груда, целый пловучий островок. Потом он начал присаживаться на эту груду, притаптывать ее ногами бегать по ней и, если какой-нибудь край островка слишком погружался в воду, он приносил еще несколько новых стеблей и кидал, куда попало.
По ночам, после заката солнца, он, забирая в себя воздух и воду, начинал кричать тем ужасным громовым голосом, который пугал все окрестное болото. Он не знал, для чего он это делает, только тревожно прислушивался и вглядывался в темноту и как будто кого-то ждал.
Но когда на четвертую или на пятую ночь из кустов выпорхнула точно такая же желто-бурая птица с зеленоватым клювом и зеленоватыми ногами, он очень обрадовался и почувствовал, что именно ее-то ему и не доставало.
От тяжести двух птиц островок начал опускаться в воду. Они вспорхнули на берег и, захватив по пучку сухих веток, вернулись обратно и бросили их сверху. Островок все-таки опускался под ними, так что пришлось надстраивать его всю ночь. По временам, если бугай садился на островок, а его подруга оставалась на берегу, его тотчас охватывало беспокойство, и он принимался бухать и реветь изо всех сил, приглашая ее к себе. Когда она прилетала, он выражал свою радость какими-то странными скачками и поклонами.
Каждый вечер после заката повторялось то же самое. Островок рос ввысь и вширь, стал более устойчивым и более плотным, и на вершине его образовалась утоптанная ложбинка, о которой, впрочем, заботилась больше его подруга, тщательно стараясь ее углубить, выровнять, а для чего, — об этом они оба не думали.
И вот, когда все было так хорошо, когда все шло так весело и ладно, бугай почувствовал, что двуногий стал вести себя весьма и весьма подозрительно. Днем из-за своих тростников он замечал, как двуногий на лодке подъезжал к тому берегу, где начинались густые и высокие заросли Болотянки, какой выходил на берег, зорко всматривался вперед через тростниковую чащу и, держа ружье наготове, пробирался по топям, шурша и шумя камышами.
Днем бугай сидел в своем потайном сторожевом лазе и следил оттуда за всем, что происходит на берегу. Этим сторожевым лазом была для него густая чаща ивняка шагах в двухстах от берега, в стороне от зарослей Болотянки, с которыми, однако, была связана непрерывными кустистыми болотцами. Отсюда его зорким глазам открывались и заросшие истоки Болотянки, и широкая гладь озера, и сторожка на том берегу, и подозрительные движения лодки, снующей вдоль берега.
Последние сомнения относительно намерений его врага исчезли тогда, когда двуногий стал появляться в тростниках после заката солнца, когда, начавши свои ночные призывные крики, бугай вдруг заслышал приближающийся шум и понял, что двуногий направляется на его голос. В ужасе вспорхнул бугай на берег и, не помня себя, побежал далеко в сторону, ловко пробираясь через кусты трав и осоки. Здесь, отбежав на большое расстояние, он остановился у какой-то лужи и тихо прислушался. Шум продолжался по-прежнему. Тогда бугай быстро нагнулся к воде и издал свое обычное «ю-ю-ю-прруммм»…
Оглушительный рев раскатился громко по застывшему влажному воздуху.
Сразу наступила зловещая тишина, только откуда-то издали долетало бормотание разыгравшихся тетеревов. Двуногий прислушивался и соображал.