По временам можно было все-таки различить ожесточенные восклицания расходившейся старухи.
— Ах ты, разбойник! Вот истинное-то наказание! Ах ты, стервец окаянный! Чтобы тебя облупило бы всего дочиста! Провалиться бы тебе, проклятущему! Ах ты, мать честная. Хоть бы тебя намочило-то, так в самую пору! Ах, ты, горе море — неудача!..
Любопытство мое было задето. Я сбросил одеяло и начал одеваться. Но не успел я этого выполнить, как дверь из сеней стремительно распахнулась и Ненила, как ураган, ворвалась в мою комнату, багровая от ярости, со сбившимся платком и спутанными волосами.
— Как хошь, Викторыч, а я больше так жить не могу! Это что ж такое за наказание!
— Да что такое? В чем дело-то?
— Да тащи, что ли, скорей ружье-то! А то давай, я хоть сама в него выпалю, в Каина.
— Да, в кого, скажи ты мне толком, по крайней мере?
— В кого? Да все в него же, в энтого. Ведь это что такое: который это раз! Да беги скорей: может быть, ты ему в зад-то хоть угодишь. Хоть попугать-то его хорошенько, лиходея мово. Ведь пятого цыпленка, прости ты мое согрешение. Мошенник, право мошенник!..
— Что опять, что ли, ястреб? Ну, матушка, уж он теперь далеко. Где теперь стрелять? Да и ружье не заряжено.
— Не заряжено? Ах ты, жалость какая! Хоть попугать-то бы его, так может быть он очувствовался бы.
— Нет, теперь и пугать поздно. А вот погоди, я его гнездо разыщу, да у гнезда его и хлопну.
— Хлопни его, хлопни, родимый. Да и род-то его весь искорени, чтобы и племени-то его, на развод не оставалось. Измучил он мои невры. Сколько он мне этих самых цыплят в прошлом-то годе перетаскал, и не выговоришь. Да нешто можно за ним усторожить.
— Ну ладно уж! Сказал, застрелю — не бойся!
— Да шкуру-то его мне принеси. Я его, проклятущего, на слегу повешу. Будет он у меня на огороде ворон пугать за это, разбойник.
И, утешившись немного от этой кровожадной мысли, старуха немного поуспокоилась и, бормоча что-то себе под нос, побежала поить телят.
II
Все время, пока цыплята не подрастали, Ненила находилась в крайнем беспокойстве. Страх перед разбоем не покидал ее ни днем, ни утром, ни вечером. И всякий раз, когда такое нападение совершалось, Ненила становилась сама не своя и долго потом не могла примириться со своей потерей.
Мне иногда удавалось убивать или отпугивать хищных птиц. Вот за это Ненила и чувствовала ко мне особенное расположение, как единственному защитнику ее покрытых пухом питомцев.
Ее необыкновенно живой и даже торопливый характер давал себя знать особенно во времена новых утрат, и тогда от нее иной раз прямо покоя никому не было.
В этот день Ненила несколько раз наведывалась в мою каморку и спрашивала, скоро ли я пойду на охоту.
Наконец, уже после обеда, она явилось с каким-то воинственным видом и приступила ко мне, что называется, вплотную.
— Ну, Викторыч, ты мне отвечай: что ты меня за нос-то водишь? Аль видно, пообещал только, а теперь обманываешь?
— Что ты, что ты! Чем же я тебя обманываю?
— А не обманываешь, так бросай свой «митроскоп» да заряжай ружье. Чего ты целый день в трубу-то целишься? Эх вы, стюденты! Очень уж умны хотите быть. Весь свет увидать хотите. То, чего и видеть не велено, а вы все разглядеть стараетесь. Вот ослепнешь, не ровен час, тогда вот будешь знать!
К микроскопу моему она относилась со страхом и отвращением. Это у нее началось с того времени, как я ей в нем показал блоху. Долго она потом плевалась и уверяла даже, что будто и ночью заснуть не могла: все ей что-то такое страшное мерещилось.
Чтобы успокоить ее, я взял ружье и пошел.
Но как найти ястреба? Дело это не легкое. Если и увидишь его, то эта чуткая птица ни за что не даст подойти к себе на выстрел.
Однако у меня явился один план, который я и решил привести в исполнение.
Закинув ружье за плечи, я отправился по знакомой тропинке, уходящей вглубь молодого березового леса.
Множество дроздов трещало в густых зеленых ветках березок. Мелкие птички свистели и перепархивали с дерева на дерево, а по временам слышался печальный голос кукушки.
Через полчаса я был у лесной сторожки, в которой надеялся найти себе полезных союзников. Здесь жили мои закадычные приятели Коля и Алеша. Это были мальчики-погодки 12 и 13 лет, дети бородатого лесника Константина, который любил угощать меня душистым медом всякий раз, когда я заходил к нему с охоты.
Оба мальчугана охотно ходили ко мне в гости. Нередко они приносили мне какого-нибудь жука или крупную гусеницу.
Не раз отправлялись мы с ними вместе на поиски за цветами, за насекомыми, пауками, а по вечерам разговаривали о звездах и старались находить на небе те созвездия, которые мы изучали скачала по атласу.