Анна(смеется). Это не легкомысленно.
Мария. В воскресенье я была в музее, там так прохладно. И видела картину… большую такую картину из Италии. «Тайная вечеря»! В середине — Иисус Христос, а перед каждым апостолом лежит по два хлебца.
Анна. По два? Сразу по два?
Мария. Говорю тебе, по два! (Вертится, разглядывая на себе кофточку.) Ужасно мне хочется еще две такие. Тогда их было бы три… Хорошо?
Анна. Чудно!
Мария падает на кушетку, подпрыгивает и, ловко перевернувшись, кладет голову Анне на колени. Анна нежно гладит ее волосы.
Мария(серьезно). Ах, Анна, если уж я жалуюсь, то что же говорить моей сестре, ведь у нее двое мальчишек и ни гроша в доме!
Анна. И к тому же ей с утра до ночи приходится шить погоны.
Мария. Если бы не было Ганса, она умерла бы от голода вместе со своими ребятами. (После паузы.) Я боюсь, Анна, боюсь. Если поезд пришел точно без четверти девять, то мой зять будет здесь через четверть часа. Сестра как прочитала телеграмму о его приезде, так с тех пор и сидит вот уже целый день ни жива ни мертва и смотрит в одну точку. А малыш — на коленях. (Снова надевает платье.)
Анна. Ужасно, что так случилось…
Мария. Прошло уже больше года, как зять был здесь на побывке… Его кровать осталась свободной. Могла ли она держать ее пустой, когда есть нечего. Первое время между двумя кроватями стоял стол. Затем стол вытащили и кровати сдвинули. Тут-то все и произошло. Как-то само собой… Ганс кормит всю семью почти один. И как он любит своего ребенка! Вот, посмотри (обхватывает голову руками) — так он сидит часами и смотрит на бельевую корзинку, где спит ребенок. (Встает и направляется к двери, Анна ее провожает.) Безумно любит!.. И что теперь?.. Ну, побегу на службу! Я сегодня дежурю ночью!
Анна. Пошли-ка сестру ко мне. Может быть, лучше, если хотя бы в первые минуты она будет не вдвоем с мужем, а на людях… Почтальон из второго дома, когда на побывку пришел, так сразу же за револьвер схватился. Может быть, если бы там был еще кто-нибудь…
Мария. А когда муж фрау Мозер явился на побывку, то Фриц просто на время перебрался в другое место. И все было как полагается!
Анна(задумавшись, больше про себя). А жена почтальона не знала вовсе, что ее муж едет, она даже его не сразу узнала, так он изменился.
Мария. А господин Хаузер! Тот, другой, все еще живет у них, потому что не может найти комнату. Так они и живут втроем в одной комнате.
Анна. Ты что-то слишком несерьезно к этому относишься. Мужчины там годами терпят лишения, а им еще и дома приходится переживать такое унижение. Это уж слишком несправедливо. Ты должна понимать это.
Мария. А как ты думаешь, Анна, что сделает мой зять, когда увидит ребенка?
Анна. Не знаю. Что он может сделать? Ведь он ее муж. (Быстро подходит к газовой плитке, зажигает. Горелка начинает монотонно шипеть, издавая в точности тот звук, который изображал Карл в лагере. Возвращается к Марии. Успокаивающе.) Но не каждый убивает свою жену. Не каждый!
Мария(уже в дверях). Это я… я виновата… Она мне рассказала обо всем сразу, в самом начале, и я не отговорила ее. Наоборот! Потому что я все понимала. Слишком хорошо понимала! Он же ее любил ужасно… А теперь мне так страшно. Но ведь зять тоже должен понять, что это обстоятельства виноваты. Может быть, он и поймет. Должен понять! (Вдруг с прежней веселостью.) А я ему напеку блинчиков. Потрясающих блинчиков! Он их любит. Он не откажется, вот увидишь.
Анна. В общем, пришли ее ко мне.
Мария. Хорошо! (Убегает.)
Анна. Бедная женщина! (Идет к газовой плитке и сыплет крупу в кастрюлю, которая стоит на монотонно шипящей горелке быстро помешивает.)
В дверь стучат.
(Не оборачиваясь, кричит.) Да! Войдите! (Снимает кастрюлю с огня и только тогда поворачивается к двери.)
Входит Карл. У него в руках узелок, завернутый в мокрую бумагу и перевязанный веревкой. Останавливается у двери, вся его фигура и взгляд выдают огромное напряжение, перерастающее в восторг и радость: образ живой Анны целиком и полностью совпал с тем, который он создал в своем воображении.