Никому, ничем не задержать круговращенья, —
Так вот повернула, покатила — и пошла!..
Мне пришлось изведать самых тяжких,
Самых изнурительных российских отступлений
От Мукдена, Найденбурга и к Ростову от Орла
Ход необоримый, —
Никогда мне эта чаша горше не была,
Чем из Крыма.
Я стоял в разноречивой, истеричной тесноте
О потерях плачущей, спасенью веселящейся кормы
И не первый раз уже подумал: «мы», всё «мы», —
А «они»? А — те?
Великодержавному мне, может, москалю
То, что им, не видно с высоты господской?
Может, не жил я в России и России не люблю?
Но позвольте! — но не Ленин!! Но не Троцкий!!
Думал: наши жалобы и вопли — а не вздорны?
Русь отдав! — не Мекленбургское какое-нибудь графство,
Может, проглядели мы источник новотворный
В том обещанном народоправстве?
Херсонесский воспалённый промелькнул маяк.
Скрылся в темноте.
Родина моя! Увидимся ли мы ещё? и как?
И когда? и где?..
ХОЛУДЕНЕВ
Свиделись.
ВОРОТЫНЦЕВ
Не думал так зажить,
В отдалённость. Время, люди — всё сменилось.
Но, однако, ждали мы, что нам пошлётся милость
Перед смертью — Родину освободить!
Нет!! и двадцать пять прошло — и снова нет!!
И теперь ещё — на сколько лет?
И опять — союзников предательский отшат.
И опять — у красных наш солдат.
Надо было на соломку эту мне сюда добресть,
С вами вместе неразваренные зёрна эти есть,
Да послушать, посмотреть, какие вы! —
Да куда вы выросли, да как вы стали знать их, —
Я благодарю Тебя, Создатель,
Что большевики — уже мертвы.
Раньше наших.
XОЛУДЕНЕВ
Маркс и Ленин! Отхватили вы по ломтю
Молодости нашей! Не побыв на фронте,
Да Европы не видав, да не развидев солнца
Чудно-новым через эти ржавые пруты, —
Так и были б мы барано-оборонцы! —
Были — что мы? были — кто мы?
Громоздили ваши томы
Сундуками пустоты!..
Дивнич перешёл к двери и там беседует с Кулыбышевым, сидя на соломе.
ДИВНИЧ
(вещим голосом)
Скоро! скоро пред народом богомольным
В клубах ладана восстанут алтари,
Русь наполнят звоном колокольным
Церкви и монастыри.
Мой народ измученный! Надейся!
Над тобою Божье осияние.
Удививши мир своим злодейством,
Удивишь его ты покаянием.
Проторится новая тропа
К запустению святынь поруганных,
Повалит спасённая толпа
За священниками, за хоругвями!
КУЛЫБЫШЕВ
(ковыряя в носу)
Эт’ да, эт’ верно. Но только, вишь, церква
Я сам закрывал.
Дивнич изумлённо откидывается.
Двадцатипятитысячник мне: не будь опечален!
Думает за вас партия, правительство
и лично товарищ Сталин!
Церковь закрыть — вот вам ссыпной пункт!
Что ты, говорю, — да все бабы в бунт!
Темнота, говорит, наплевать!
И вправь, отперлась деревня чуть не вся, —
А мы, актив, — за них подпися, подпися.
Штук по десять каждый.
ДИВНИЧ
И ты?
КУЛЫБЫШЕВ
Да-к, делай что хошь! —
Без меня, вон, полотнища. Уж где рубь, там и грош.
ХОЛУДЕНЕВ
Как-то мы росли, не чувствуя Лубянки,
На щеках носили жар безпечного румянца…
Вот ирония! — сражались вы — у Франко,
Я ж мечтал — бежать к республиканцам!..
ВОРОТЫНЦЕВ
Раз единственный я там вкусил победу!
Кажется, мы там неплохо подрались,
За Москву и за Орёл — в Мадриде и в Толедо
Хоть на пару сотых разочлись!
Гром замка. Входит, шатаясь, бледный Медников и, натыкаясь, как слепой, идёт к своему месту. Все спящие, как и в первый раз, вздрагивают, поднимают головы и тотчас же вновь их опускают.
ХОЛУДЕНЕВ
Вася, как?
МЕДНИКОВ
Шестые суточки, браты!
Ой, поспать! поспать бы хоть немного!
(Падает на солому и засыпает.)
ДИВНИЧ
Но тогда скажи, старик, но ты —
Веришь ли ты в Бога?!
КУЛЫБЫШЕВ
А?
ДИВНИЧ
Ты в Бога веришь ли?
КУЛЫБЫШЕВ
Я?
ДИВНИЧ
Да!
КУЛЫБЫШЕВ
В Бога?
ДИВНИЧ