КРИВОЩАП. Слово имеет государственный защитник товарищ Кашеваров.
КАШЕВАРОВ. Товарищи! Как честный советский гражданин, как верный сын социалистической родины, я только по необходимости беру на себя неблагодарную задачу защищать этого заклятого врага, этого вполне изобличённого преступника. Доводы обвинения неопровержимы, и за такой тягчайший комплекс преступлений прокурор с полным правом мог бы потребовать и расстрела. Кончая свою защитительную речь, я прошу проявить снисхождение к моему подзащитному и ограничить наказание десятью годами плюс пять поражения в правах. (Быстро уходит.)
КРИВОЩАП. Подсудимый! Вам предоставляется последнее слово.
ХОЛУДЕНЕВ. Возьмите его себе.
Комендант открывает правую дверь и выходит. Слышно, как в соседнем зале он кричит: «Встать! Суд идёт!»
КРИВОЩАП. Суд удаляется на совещание.
Выходят. Пауза.
КОНВОИР. Это, товарищ капитан, вы правильно заметили насчёт каши. Кормят газетами… (Задумчиво.) Да и про немцев…
Богатая гостиная, обращённая в кабинет начальника контрразведки. Венецианские окна. Справа и слева дубовые двустворчатые двери. Длинный стол заседаний под красной скатертью и поперёк ему — письменный стол генерала. Огромный портрет Сталина, немного поменьше — Берии. Остальное — как было у помещика.
В окна косо бьют лучи заходящего солнца, оживляющие бронзу.
Близко на стуле сидит Генерал без кителя, в нижней рубашке, с мохнатым полотенцем на коленях. Расторопный молодой ординарец Жоржик в изящно пригнанной военной форме без погонов кончает туалет генерала, массируя ему шею и щёки. Полковник Охреянов в парадной форме при многих орденах — радостно стоит; он подвижен, лёгок.
ГЕНЕРАЛ. Вы знаете, Лука Лукич, после полёта — какая-то такая сла-абость, такая сла-абость…
ОХРЕЯНОВ. Переутомление.
ГЕНЕРАЛ. Ну да, всю прошлую ночь мы были у Берии… Крепче, Жоржик, крепче!
Стук в левую дверь, и сразу же входит Рублёв. Он мрачен, немного сгорблен.
РУБЛЁВ. Разрешите? Здравия желаю, товарищ генерал.
ГЕНЕРАЛ. Здравствуйте, Прохор Данилыч. Что это вы как будто почернели?
РУБЛЁВ. Болею, товарищ генерал, очень болею.
ГЕНЕРАЛ (с беззаботностью). Неужели так плохо? Вылечим! Пошлём лечиться. Старые кадры надо беречь. Да, между прочим, я вами недоволен.
РУБЛЁВ. Что именно?
ГЕНЕРАЛ. Ну слушайте, этот сегодняшний случай, вот Лука Лукич свидетель: на весь двор орёт, стёкла звенят, «помогите, убивают». Если что надо, так уж в закрытом помещении, во дворе тысячная толпа, а что конвойные солдаты подумают? что у нас, фашистский застенок, что ли? Нельзя допускать. Это Камчужная? Накажу.
РУБЛЁВ. Она очень способный следователь, товарищ генерал, немного увлекается по молодости, я принял меры…
ГЕНЕРАЛ. Для вас я бы простил, но тут надо наказать! Да, так о чём я?..
ОХРЕЯНОВ. Прошлую ночь были у Берии…
ГЕНЕРАЛ. Да, у Берии до трёх часов утра, а на аэродром к семи…
РУБЛЁВ. Товарищ генерал, разрешите, я сяду.
ГЕНЕРАЛ. Можно, Прохор Данилыч, можно будет сесть.
Рублёв садится.
Летел же я, представляете, с Сергеевым-Артёмом, приёмным сыном Ворошилова, да он и Светланы Сталиной приятель.
Рублёв угрюм, почти не слушает. Слева входит адъютант.
АДЪЮТАНТ. Разрешите доложить, товарищ генерал? Участники совещания по вашему приказанию собраны.
ГЕНЕРАЛ. Ладно, пусть подождут.
Адъютант выходит.
Чудесный парень, моих лет, двадцать четыре года, тоже генерал-майор, но артиллерии. Да неужели вы не знаете? Тот самый Сергеев, у которого с Рокоссовским был знаменитый анекдот.
ОХРЕЯНОВ. Что-то не помню, товарищ генерал.
ГЕНЕРАЛ. Ну-у, слушайте, этого нельзя не знать, как он отомстил Рокоссовскому! — весь Первый Белорусский фронт хохотал! Артём в Москве получил назначение командиром артиллерийской бригады, но в ней трактора плохие, и он через Ворошилова достал полный комплект новых тракторов. Трактора идут себе поездом, Артём приезжает вперёд в штаб фронта — и вдруг узнаёт, что тут командиром бригады назначен не он, а какой-то старпёр. Ладно, он сразу звонит в Москву, из Москвы звонят Рокоссовскому, а этот, представьте, отвечает: сожалею, но не могу отменить, уже приказ подписан.