В е р а. Не спала, простите. Идите, пожалуйста.
Р у в и м ч и к (волнуясь). Надо протокол!
В е р а. Акопян арестован два часа назад.
Р у в и м ч и к. Аре-е… а? Как? Вы знали про Акопян?
В е р а. Да.
Р у в и м ч и к. Знали и… защищали меня?
В е р а. Не спала, простите, а завтра на работу. Завтра я вызову вас — идите. Мы будем просить вас вернуться в санаторий. Ходатайство по вашему делу поддержал обком партии.
Р у в и м ч и к. Или я плохо слышу, или плохо тут? (Хлопает себя по лбу.)
В е р а. Уже все в порядке. Идите, пожалуйста.
Р у в и м ч и к. Или тут (хлопает по лбу) — или, а? (В замешательстве идет к двери, все оглядываясь на Веру, жестикулируя и забывая в растерянности закрыть дверь.)
Двери настежь — и шторы взмывает сквозняк. Вера сидит, помертвев от усталости и не замечая этого. С порога в комнату осторожно заглядывает А л л а. Она в подвенечном платье, на руке массивное золотое кольцо.
А л л а. Хм, все настежь?.. Звонили только что — арестован Акопян. В качестве бывшего коллеги поздравляю! Телефон оборвали — звонят. (Бросает на стол связку ключей.) От твоего стола и сейфа вот ключики. Извини, забыла в кармане. Убедилась хотя бы, что я не претендую на твою мандариновую должность? Карьера женщины — замужество.
В е р а. Любишь?
А л л а (равнодушно). Нормальный мужик! Как говорят французы, большая любовь не для жизни. Так что, коллега, адью — уезжаем на три года в Алжир. Не Париж, конечно, но… (Смотрит на черный платок Веры.) Очень обидно — в день похорон! Кто знал? Но когда, извини, за полмесяца до этого приглашаешь гостей — одной жратвы на полтыщи! В шею всех, да?.. Кстати, старик не только знал про рак, но и просил меня, знаешь, не опоздать с обменом.
В е р а. Знаю — ты назначила выкуп: или, мол, сядет Арчил, или выкуп!
А л л а. Презираешь? А я жалею тебя. Хочешь, погадаю без карт? В тридцать два ты получишь отдельную квартиру, в тридцать пять купишь мебель, в сорок — шубу. Довольно дешевую. И будешь, как лошадь, ломить и ломить! Думаешь, тебя хотя бы поймут? Наивно, милая, — всем так некогда: все дельфины и все спешат! А ты стареешь, плачешь украдкой у зеркала, и как стук молотка по гробу: день за днем, а годы летят. Кстати, проповеди о дельфинах артист декламировал, сидя вот тут. (Хлопает себя по шее.) Спустись на землю, ангел Вера! Думаешь, эти (тычет в потолок) дельфины не в курсе, что умер какой-то, плевать им, старик? А вот сидят у меня и хряпают вкуснятину. Нет вкуснее закуски! В окно сейчас видела, как эта муза закуски волокла к электричке твоего художника. Поэт закуски и муза — пара! Боже-господи! Боже, да эти творцы не способны быть авторами даже собственной жизни! У них дети заводятся, как мокрицы от сырости?! Тоска, боже, — что те, что эти. А ты не умнеешь, подружка моя! Не хорони меня, Вер, совсем уж — я помню добро… я, быть может… Я, может, одну тебя в мире люблю. Я, как зверь, за тебя бы рубилась! Ноги болят. Устала — болят! (Садится, раскорячившись по-бабьи и растирая ноги.) Все сама, сама! Такую уйму провернула за месяц… про обмен не думай! Никто не прописал бы в трех комнатах одного дельфина — ушла бы площадь. Зато теперь у живого сына есть прекрасная отдельная своя квартира. Забудет меня, полюбит — хоть приведет не под дерево. Он меня под дерево водил — груша цвела, белая-белая. Во все небо груша цвела! (Молчит в забытьи.) Вер, я настряпала-а! Идем ко мне? Плюнь на свадьбу — сегодня твой праздник: Акопяна схарчить, а? Телефоны гудят — бомбеж! Мужик есть — отпад! М-м, ночной бомбардировщик, но жениться хочет на праведнице. Клюнет с ходу! Да мы две такие бабы! Идешь?