Инга, зевнув, с досадой отворачивается: чего пристал?
З а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а (встает). У тебя, Белова, вот столько (показал: капли, малости) уважения нет! Ты пуп земли, а мы — отсталые. Но объясни ты мне, отсталому, как можно поднять руку на человека?
И н г а. Эт Верка-то человек?
В е р а (вскочив). Повтори! Ну, Инночка, я не камбала, не рыба… я все скажу!
А р б у з о в а (в ярости, Белову). Не человек! Мураши мы — ступил, не охнул и ног не зашиб!
П р о к у р о р. Пашина, вы тоже считаете возможным поднять руку на человека?
З и н а (встает). Нет. Человек — это звучит гордо.
П р о к у р о р. Почему же с такими убеждениями вы избили сначала одного человека — Арбузову, потом другого человека — Хореву?
З и н а. Ну, дак… Смотря какой человек. Если это человек некультурный… ну, с низкой моралью. Сорняк!
В е р а (взвивается). Они меня ногами били!
З и н а (в крик). Не била сроду! Верка меня головой об дерево стучала — я поврежденная: псих! (Подергивает головой, изображая психа.)
С у д ь я. Не блажи, Зинаида, а?
Зина послушно утихает.
За что били-то? Ну что, понимаешь, не поделили?
З и н а. Да так! Настроение было… так. Нечего мне с ней делить!
А д в о к а т (давясь возмущением). Кхм… кха!
И н г а (веселясь). А может, мы вообще не били? Докажите сперва. Желтых варежек, кстати, не было.
С у д ь я. Галя, тебя и Веру больно били?
Г а л я (встает). Били? Во́ дают! А никто и не бил.
П р о к у р о р. На предварительном следствии вы показали иное. (Зачитывает показания.) «Тогда Белова дала Вере подсчечину, а Пашина ударила меня головой о березу, в результате чего с березы выпал птенчик и мы стали его кормить…» Так. (Листает дело.) «Восьмого марта Пашина, Белова и Цыпкина устроили Вере в подъезде темную, набросив на нее мое пальто и пачкая его ногами. Цыпкина тоже приступила к избиению меня, но я убежала на лифте». Это ваши показания?
Г а л я. Не помню.
П р о к у р о р. То есть как?
Г а л я. А так. У меня, между прочим, голова, а не библия, чтобы помнить все.
П р о к у р о р. Странное, я бы сказала, равнодушие к судьбе подружки.
Г а л я. Почему странное? Я вообще дофенистка.
С у д ь я. Чего-о?
В е р а (вскочив, кидаясь чуть не драться с Галей). А того, что люди и я ей до фени!
Мать тут же усаживает ее на место, разнимая девочек.
Г а л я (Вере). Тебе, что ль, не до фени и всем? Ку-ку! (С достоинством садится.)
С у д ь я. Н-ну! Мда… Цып-кина!
Та не слышит, замечтавшись.
Ку-ку!
Цыпкина вскакивает.
Почему, спрашиваю, устроили темную?
Ц ы п к и н а (канючливо). Я не била… Галу. Веру ударила… может, раз. Не помню.
С у д ь я. Веру почему ударила?
Ц ы п к и н а. Не помню… ну, ударила… в состоянии эффекта.
С у д ь я. Ка-ак?
Ц ы п к и н а. Ну, выпимши была, господи.
М а т ь Ц ы п к и н о й. Наговариват она на себя! (Встает.) Это я им налила — меньше полрюмки. Восьмое ж марта, гражданин судья?! Энтот с утра надрамшись — меня гонял-гонял, ей волос выдрал. Сидим обревемшись. «Давайте, говорю, девчата, хоть мы проздравим друг друга».
П р о к у р о р. Полрюмки водки — это сколько? Фужерами пили?
М а т ь Ц ы п к и н о й. Не пили мы! Представлялись — вроде и нам пир… дак… ну! Да брезгливая она на вино! Слезы нам вино… (Садится.)
С у д ь я (Цыпкиной). Гастроли даешь, да? Тоже дофенистка? Будешь говорить?
Ц ы п к и н а (плача). Нет.
А д в о к а т. Обращаю внимание суда, что в этом возрасте у девушек возникают те деликатные, интимные ситуации, кхм!
С у д ь я (Цыпкиной). Интимные, что ли? У тебя? У тебя спрашиваю — нельзя при всех?
Цыпкина плача кивает: нельзя.
Мда… приехали! Суд постановил заслушать показания Цыпкиной на закрытом судебном заседании. (Секретарю суда.) У Беловой с работы пришли наконец?
М а л я р к а (встает). От Цыпкиной пришли. Из малярки мы — со стройки.
С у д ь я. Что можете показать?
М а л я р к а. Дак что показать? Месяц всего у нас. Норму пока не делат — на двенадцать процентов делат. Проспит, быват, — молодая!.. Дак… (Садится.)