Елена. Жаль, что вы так далеко от меня. Получили бы по физиономии.
Глядят друг на друга через стол. Джимми медленно идет мимо Клиффа к ней.
С самого моего приезда вы без конца хамите.
Джимми. Елена, вы видели, как умирают люди?
Она хочет встать.
Нет, не двигайтесь.
Она остается сидеть и смотрит на него снизу вверх.
Вам не к лицу резкие движения.
Елена (ледяным тоном). Если вы подойдете ближе, вы обязательно получите по физиономии!
Джимми (смотрит на нее сверху вниз, улыбается). Вы, я полагаю, не заблуждаетесь на мой счет и не принимаете меня за джентльмена?
Елена. У меня нет ровно никаких оснований для этого. Джимми (приближая свое лицо почти вплотную к ней), Я еще в школе плевал на то, что мальчикам нельзя обижать девочек. (Мягко.) Если вы дадите мне по физиономии, то я от всей души дам вам сдачи.
Елена. Допускаю. Это в вашем духе.
Джимми. Будьте уверены. В моем духе питать отвращение к насилию. Именно поэтому, если женщина думает, что мое благородство беззащитно, и поднимает на меня свою ручку, я отвечаю тем же.
Елена. Это что-нибудь утонченное или вы действительно на это способны?
Джимми (широко улыбается). Мне кажется, мы отлично понимаем друг друга. Но вы не ответили на мой вопрос. Я спросил: вам приходилось видеть, как умирают?
Елена. Нет, не приходилось.
Джимми. Всякий, кому не приходилось видеть смерть, страдает опасной формой инфантилизма. (Хорошее настроение покидает его, как только он вновь предается воспоминаниям.) Двенадцать месяцев я смотрел, как умирает мой отец. Мне было тогда десять лет. Он вернулся с испанской войны. Тамошние богобоязненные джентльмены постарались превратить его в полутруп, и жить ему оставалось недолго. Это было всем ясно, даже мне. (Идет направо.) Но получилось, что, кроме меня, до него никому не было дела. (Отворачивается к окну.) Родственники после всей этой истории растерялись, озлобились. (Выглядывает в окно.) А мать сокрушалась только о том, что судьба связала ее с человеком, который всю жизнь лез не в свои дела. Сама она всегда мечтала быть в меньшинстве, с теми, кто ловок и всегда на виду. (Снова выходит на середину комнаты.) И вот мы все ждали, когда он. умрет. Родственники каждый месяц присылали чек и были озабочены одним — чтобы он умер тихо и пристойно, без пошлых самолюбивых жестов. Мать ухаживала за ним без нытья. Может, ей было жаль его. Я думаю, она на это была способна. (В его голосе начинает звучать патетика.) И только один я чувствовал, что происходит. (Идет налево мимо кресла.) Всякий раз, когда я присаживался к нему на кровать и разговаривал с ним или слушал, как он читает, я боролся с собой, чтобы не заплакать. Через двенадцать месяцев я был старше не на год, а на все двенадцать лет. (Облокачивается на спинку кресла.) Единственным слушателем этого бредившего в лихорадке неудачника был перепуганный мальчишка. Часами я сидел в его крохотной спальне. Все, что в нем еще оставалось от жизни, он перекачивал в этого замороченного мальчишку, который едва понимал половину его слов. А осталось у него к тому времени одно отчаяние и горечь — приторный и тяжелый запах умирающего. (Выходит из-за кресла.) Так я очень рано узнал, что значит гнев. Гнев и обреченность. И не смогу этого забыть никогда. (Садится.) Я в десять лет узнал о любви, предательстве и смерти больше, чем вы, быть может, узнаете за всю свою жизнь.