Каетан. Не понимаю.
Мартин. Такие слова ничего не говорят, а лишь клевещут на человека.
Каетан. Именно так. У меня никогда не было сомнения, что вас неверно истолковывают, или, как вы говорите, на вас клевещут. Каков, однако, сюрприз! Я думал: войдет ковыляющей походкой старикашка богослов с пыльными ушами, и через какие-нибудь полчаса Тецель забодает его насмерть. А вы сами — вон какой веселый и резвый бычок! Сколько тебе лет, сынок?
Мартин. Тридцать четыре, досточтимый отец.
Каетан. Тецель, он совсем мальчик — как же ты не сказал мне? А сколько времени ты носишь докторский перстень?
Мартин. Пять лет.
Каетан. Значит, тебе было всего двадцать девять лет? Воистину подтверждаются чудеса, которых я о тебе наслышался. Молодой человек с незаурядными способностями — тай оно, верно, и есть. Я полагал, во всей Германии не сыщется доктора моложе пятидесяти лет.
Тецель. Я таких не знаю.
Каетан. Просто-напросто их нет. Признаться, я потрясен, что такая честь выпадает человеку молодому и в свои двадцать девять лет все-таки мало знающему жизнь. (Лукаво улыбается.) Должно быть, твой отец гордится тобой.
Мартин (раздраженно). Ничуть. Он был разочарован и сулил всяческие беды.
Каетан. Вот как? Впрочем, все отцы одинаковы, все они любят чем-нибудь постращать себя в светлую минуту. Однако к делу. Я обещал Тецелю, что мы долго не задержим друг друга. Но вперед хочу сказать одну вещь: мне обидно, что ты просил у императора охранную грамоту. Мой сын, это было совсем ни к чему делать, и, поверишь ли, весьма прискорбно видеть, какого ты о нас мнения, как в тебе нет доверия к своей матери-церкви и к людям, которые сочувствуют тебе всем сердцем.
Мартин (сбит с толку). Я…
Каетан (мягко). Теперь это не имеет значения, сделанного не воротишь, и в конечном счете это даже не так важно. Твой генеральный викарий тоже пришел?
Мартин. Он за дверью.
Каетан. Я давно знаю Штаупица. У тебя прекрасный друг, Мартин.
Мартин. Я знаю. Я очень его люблю.
Каетан. И он тебя тоже, я уверен. Ах, сын, дорогой мой сын, в какое смешное и неловкое положение мы попали! Какое скучное и неприятное дело — и ради чего?! Орден опозорен, а Штаупиц — старый человек, с него требовать трудно, где ему справиться? На него рассчитывать поздно. Приходится мне браться за дело, а легату-итальянцу работать в вашей стране совсем не сладко, поверь мне. Люди так и норовят делать все поперек, сам знаешь. Национальное чувство и прочее — я очень это уважаю, но работать в таких условиях трудно, а нынешние разногласия подлили масла в огонь, и я просто не придумаю, как мне быть с моей комиссией. Ты понимаешь, о чем я говорю? Дело касается вашего герцога Фридриха. Это прекрасный и честный человек каких мало, и его святейшество особенно его ценит и отмечает. Мне поручено вручить герцогу Золотую Розу. Понимаешь теперь?.. Ну, и новые индульгенции для его дворцовой церкви. А как повернулось дело? По всей Германии поднялись волнения, шум, и герцог вряд ли решится принять орден и индульгенции. Естественно, он пытается найти для всех приемлемое и справедливое решение. Он много лет мечтал получить Золотую Розу, а все-таки против тебя он не выступит. Он совершенно прав, я его понимаю. Я знаю, он очень уважает тебя, ценит некоторые твои идеи, хотя с большинством положений не соглашается, он мне это — сам говорил. Нет, у меня его позиция вызывает безусловное уважение. Так вот, дорогой мой сын, видишь, в какую неприятность мы все угодили? Что будем делать? А? Герцогу плохо, мне плохо, плохо его святейшеству, и тебе, сынок, тебе тоже очень плохо.
Мартин (официальным тоном, словно читает заранее составленный ответ). Досточтимый отец, по вызову его святейшества папы и по распоряжению моего милостивого господина курфюрста Саксонского я явился к вам как смиренный и почтительный сын святой Христовой церкви и признаюсь в том, что действительно опубликовал предложение и тезисы, которые мне приписывают. Я готов со смирением выслушать, в чем меня обвиняют, и, если окажусь не прав, я с готовностью приму истину, в которой меня наставят.
Каетан (теряя терпение). Сын мой, своим выступлением против индульгенций ты переполошил всю Германию. Я знаю, ты весьма образованный доктор, у тебя появились даже единомышленники. Но если ты хочешь оставаться в лоне церкви и вернуть отеческую милость папы, то потрудись меня выслушать. Передо мной три рекомендации, которые наш святой отец папа Лев Десятый распорядился довести до твоего сведения. Первое: ты должен признать свои заблуждения и отречься от своих ошибок и проповедей. Второе: ты должен обещать, что никогда в будущем не станешь распространять свои мнения. И третье: впредь ты должен вести себя сдержаннее и избегать всего, что может оскорбить, опечалить и смутить церковь.