Мартин. Можно видеть инструкцию папы?
Каетан. Нет, любезный, нельзя. От тебя требуется одно: исповедаться в грехах, строго следить за своими словами и не уподобляться псу, который возвращается к своей блевотине. И, когда ты все это исполнишь, я уполномочен святейшим восстановить все в прежнем порядке.
Мартин. Это я понял. Я только хочу, чтобы мне указали, в чем я заблуждаюсь.
Каетан. Если настаиваешь. (Очень быстро, скороговоркой.) Вот хотя бы эти два положения, от которых ты должен отказаться прежде всех остальных. Первое — что в сокровищницу индульгенций якобы не включаются страдания и муки господа нашего Иисуса Христа. Второе — что человек, принявший святое причастие, должен верить в милосердие, которое ему явлено. Этого мало?
Мартин. Я основываюсь на Святом писании.
Каетан. Только папа обладает властью и авторитетом в вопросах веры.
Мартин. Исключая Святое писание.
Каетан. Включая Святое писание. Откуда такие мысли?
Тецель. Только папа может решать вопросы христианской веры. Только он и никто другой может толковать Святое писание, одобрять или осуждать мнения ученых, церковных соборов и старых отцов. Решение папы непогрешимо, когда оно касается христианской веры, а также всего, что служит к спасению человека.
Мартин. Ты повторяешь свои тезисы.
Тецель. Которые твои виттенбергские студенты сожгли на рыночной площади… Очень похвально…
Мартин. Я не имею к этому отношения, уверяю тебя.
Каетан. Разумеется. Брат Иоганн ничего подобного и не думает.
Мартин. Я за весь мир не ответчик.
Тецель. В твоей ереси нет ничего нового. Она ничем не отличается от ереси Виклифа или Гуса.
Каетан. Пожалуй, верно, но все-таки не будем отказывать просвещенному доктору в новаторстве. Новая ересь? Ее могли придумать задолго до тебя. Вообще говоря, я не думаю, что возможна каждый раз новая ересь. Если ересь прорастает в тебе самом, вот тогда она и есть новая ересь, а ты-нечаянный еретик.
Тецель. Придет время, и ты вынужден будешь отчитаться перед всем миром, и тогда всякий поймет, где ходит еретик и схизматик. Это станет ясно даже тем, кто проспал царство небесное и не нюхал Библии. Даже они поймут, что вы сами себя осудили, когда, нелепо мудрствуя, переводили бумагу, строчили целые книги, движимые презрением ко всему и бесстыдством. Благодарение небу, такие люди чересчур зарываются. Ты играешь нам в руку. Помяни мое слово, брат Мартин: через месяц ты будешь жариться на огне.
Мартин. Ты получил свои тридцать сребреников. Ради Христа, почему ты еще никого не предал?
Каетан (Тецелю). Думаю, пора проведать Штаупица.
Тецель. Слушаюсь, ваше высокопреосвященство. (Кланяется и уходит.)
Каетан. На самом деле он получает восемьдесят гульденов в месяц и еще на мелкие расходы.
Мартин. А как же обет бедности?
Каетан. Как большинство одаренных людей, ты, сын мой, простая душа. Я совсем недавно узнал, что он сумел прижить двоих детей. Вот тебе и другой обет. Ничего! Ему это не пройдет даром, я тебе обещаю. Ты уже славно продырявил его барабан. Между прочим, доминиканцы относятся к тебе очень плохо. Мне ли не знать, ведь я их генерал. И это понятно: они привыкли распоряжаться. Францисканцы почти поголовно неряхи и плаксы и вдобавок обретаются в блаженном невежестве. А вот среди вас водятся ученые и кандидаты в политики.
Мартин. Я не рассчитывал, что мои тезисы получат такую огласку.
Каетан. Да уж дальше некуда!
Мартин. Вероятно, их много перепечатывали, и потому они получили такое широкое распространение.
Каетан. Да, они походили по рукам: теперь о них толкуют всюду, где живет имя Христово.
Мартин. Святой отец, я чту и всегда буду чтить святую римскую церковь. Я домогался истины, и все, что я высказал, мне по-прежнему кажется правдой, истиной и делом христианина. Но я человек и могу ошибаться — пусть мне укажут, в чем мое заблуждение.