Рыцарь собирается увезти тачку с трупом.
Рыцарь. Ладно, дружок. Оставайся со своей монашенкой. Женись, валандайся с нею. Живи, как все люди. Распускай с ней слюни, забирайся к ней в постель, как передрогший ребенок. Как думаешь, справишься?
Мартин (с облегчением). Отец по крайней мере меня за это похвалит.
Рыцарь. Отец? (Пожимает плечами и, устало толкая перед собой тачку, уходит со сцены.)
Мартин (бессильно склоняет голову на край кафедры.) Я… (Шепчет.) Верю тебе… Верю… Ты победил мир… Я верю тебе… Ты один мне нужен… (Тяжело навалившись на кафедру погружается в забытье. Затем старается овладеть собой, словно он на людях и нужно кончить проповедь.) Я полагаю, вы… Я уверен, вы помните: Авраам… Авраам был старик… Да, глубокий старик, ему было сто лет, когда случилось чудо, подлинное чудо для человека его лет: у него родился сын. Сын. Он назвал его Исааком. Он любил Исаака, любил так сильно, что и не выразить словами. Для Авраама его сынок был живым чудом: маленький, вечный… зверек… удивительный. И в ребенке он находил отца. Но однажды господь сказал Аврааму: возьми сына своего, которого ты так сильно любишь, убей его и принеси мне в жертву. И в ту же минуту что-то сжалось внутри Авраама, ибо он думал, что господь послал ему сына в залог его жизни. И вот он взял отрока и приготовился его убить: связал, положил на жертвенник поверх дров — сделал, как ему было сказано. И, тихими словами беседуя с отроком, вознес над его голым тельцем нож, и мальчик даже не старался освободиться, не закрывал глаза. Никто, кроме Христа, не являл такой покорности, и, если бы господь тогда не усмотрел, отрок бы умер; но вмешался ангел, мальчика развязали, и Авраам взял его на руки. Во чреве жизни мы можем умереть, но господь говорит: нет, и мы живем во чреве смерти. Он сокрушает нас, и он дает нам жизнь.
Появляется Рыцарь, молча смотрит на Мартина. В руках у Рыцаря знамя с изображением башмака.
Мартин. Сердце Иисуса, спаси меня. Сердце Спасителя моего, освободи меня. Сердце пастыря моего, защити меня. Сердце — наставника моего, вразуми меня. Сердце царя моего, направь меня. Сердце друга моего, не оставь меня.
Входит Катерина фон Бора, невеста Мартина, с нею два монаха.
Мартин сходит с кафедры и направляется к ней навстречу. Звучит простая мелодия па каком-то простом инструменте. Катерина берет Мартина за руку, оба опускаются на колени в центре сцены. На них молча взирает Рыцарь. Потом он ожесточенно рвет знамя и швыряет его к алтарю.
Гимн. Монастырь августинцев в Виттенберге. 1530 год. Стол в трапезной, на нем два прибора с остатками еды. За столом в одиночестве сидит Мартин. На четвертом десятке он бурлил энергией, был в расцвете сил, а теперь это стареющий человек, делающий безнадежные попытки вернуть прежнюю форму. С кувшином вина входит Катерина, крупная, красивая тридцатилетняя женщина.
Мартин. Как он?
Катерина. Все хорошо, сейчас придет. Не хочет, чтобы я ему помогла. Наверно, ему было нехорошо.
Мартин. Бедняга. Весь век просидеть в монастыре — после этого не всякий желудок примет твою стряпню.
Катерина. Что, невкусно?
Мартин. Что ты, все отменно, да только усохшему пищеварению старика монаха тяжеленько с этим справиться. Катерина. Понятно. А ты как — ничего?
Мартин. Вполне, дорогая. Спасибо. (Улыбается.) Хотя попозже, боюсь, прихватит и меня.
Катерина. Сам виноват — любишь поесть.
Мартин. А что, это лучше, чем поститься. Знаешь рассказ об одном солдате? Не слышала? Было это в каком-то крестовом походе. Солдата успокоили, что если он погибнет на поле брани, то удостоится обедать в раю с Христом. Солдат дал тягу. Кончилось сражение, наш герой объявляется, и его спрашивают, почему он сбежал с поля битвы. «Ты что же, не хотел обедать с Христом?» — говорят. А он отвечает: «Дело не в этом, просто я сегодня пощусь».
Катерина. Я принесла еще вина.
Мартин. Спасибо.
Катерина. Лучше будешь спать.
Опираясь на палку, входит Штаупиц.
Мартин. Вот и славно! Я уже боялся, что ты там провалился, прямехонько в ласковые лапы дьявола.