Мужчина. Вы не находите, что это повторение раздражает?
Женщина. Да, нахожу. я не могу читать, не раздражаясь. это глубоко раздражающий писатель.
Мужчина. Вот как.
Женщина. Но вы ведь тоже раздражены.
Мужчина. Да, да, я раздражен. Ужасно раздражен. Вы едете во Франкфурт?
Женщина. Да.
Пауза
Мужчина. Это писатель раздражающий и на мой взгляд второстепенный. и зря вы им заинтересовались.
Женщина. Раздражающий — да. второстепенный — нет. ведь раздражает то, что любишь.
Мужчина. Он — мелкий эгоцентричный ковыряльщик, не смогший сделать ни одно мгновенье подобным вечности, что есть отличительное качество поэтов, он говорил о смерти лишь в манере светской, хихикая, как жалкая юла, он ненавидит якобы число и массу, но он не смог сказать о людском горе, да и о грусти смог сказать лишь о своей, зато с каким неистовым постоянством! В одной элегии у Борхеса есть фраза, он ей завидует, «С другой стороны двери, говорит Борхес, человек, созданный из любви, из времени и одиночества только что оплакал в Буэнос-Айресе все сущее». Все сущее Полю Парски оплакать не удалось, видите ли.
Молчание
Женщина. Месье, я нахожу вас ужасно несправедливым. Но я не думаю, что вы откровенны, поскольку вы все это говорите с высокомерием, говорящем об обратном.
В «Ремарке» он замечает в метро женщину средних лет, толстуху в косынке и грубом пальто. Она рыдает, прижавшись лицом к жестокой белой плиточной стене, а рядом с ней афиша «Холидей он айс».
Она в домашних туфлях и в гольфах на раздувшихся икрах.
Он пишет о ее ногах, о мягких тапках, о блеклой коже между гольфами и пальто и через это о всей ее жизни, всей жизни целиком в пяти строках…
А в другой книге он рассказывает, как видит из окна своего деда, тот обходит вокруг дома и удаляется детской походкой, и прижимает к груди анализы для врача. А в «Человеке случая» вот, кстати, та женщина, которая обедает одна каждое воскресенье в «Синих Волнах» в Ройане, вся размалеванная, волосы крашенные, в розовом платье, над ней все потешаются и смеются, но вы ведь пишете о ней… что она — сама доброта… Над всеми этими вещами и еще многими рассказанными вами, господин Парски, я плакала…
И у вас нет права на горечь.
Когда читаешь вас, то тысячи мгновений подобны вечности. И если надо, чтобы я оказалась достойной дьявола, приведшего меня в это купе, то я должна признаться в том, что вы мне всегда нравились безумно и что я — не в этой жизни, чтобы вас не смущать — полетела бы с радостью на любое безумство вместе с вами…
Он смеется.
РАЗГОВОРЫ ПОСЛЕ ПОГРЕБЕНИЯ
Conversations après un enterrement (1987)
Натан, сорок восемь лет
Эдит, сорок пять лет
Алекс, сорок три года. Брат Натана и Эдит.
Пьер, шестьдесят пять лет. Их дядя, брат матери.
Жюльенa, пятьдесят четыре года, его жена.
Элиза, тридцать пять лет. Бывшая любовница Алекса.
Место действия:
Имение в Луарэ.
Никакого реализма.
Открытое единое пространство.
Лес, лужайка, дом обозначаются условно и последовательно.
«Затемнения» между сценами должны быть как можно короче.
Полдень.
Под кронами деревьев в полном молчании мужчина засыпает землей гроб отца. Затем отходит.
Натан, Эдит и Алекс стоят неподвижно. В некотором отдалении стоит Элиза.
Натан вынимает из кармана бумагу и громко зачитывает:
Натан. «Когда умерла моя мать, мне было шесть лет. Она поднималась по лестнице со своим чемоданом, я как сейчас помню чемодан, который волочится по каменным ступеням. Когда ушел мой отец, мне было одиннадцать лет, была война… Я оказался совершенно один в этом мире, я был так одинок и так внезапно повзрослел, что мне явился Дьявол… Я воспринял его как стратегическое подкрепление, как некий оплот, как крепость, где мне удалось укрыться. С того самого дня, и уже навсегда, я вступил в жизнь, безупречным и холодным, с головы до ног ощетинившись шипами. Своего воображаемого сына я нарек Натаном. Ради тебя, Натан, ради тебя, мой чудесный отпрыск, прошу Небо, послать мне не слишком скорую смерть. Симон Вейнбер, 1928.»