СЫН. У меня выходной.
ОТЕЦ (берет руку СЫНА). Ты что, грызешь ногти? У официанта не может быть таких ногтей! Неужели никто не делал тебе замечания? Какая гадость! Это омерзительно! Я бы ни за что не позволил, чтобы меня обслуживал официант с такими ногтями — грязными, обкусанными. Может, ты нервничаешь?
СЫН. Я никогда не нервничаю.
ОТЕЦ. Ты всегда был нервным… А на ногах у тебя ногти такие же?
СЫН. Да, только не обкусанные. Если тебе это интересно.
ОТЕЦ. Ноги, спина — это первое, о чем нужно заботиться при твоей работе. (Снимает тапочку и носок, показывает ногу.) Посмотри-ка на мои ноги. Разве скажешь, что я почти пятьдесят лет отработал официантом?
СЫН. Да, здорово.
ОТЕЦ. А ты доволен своей работой?
СЫН. Пока да.
ОТЕЦ. Амбиций у тебя нет — неужели ты не хочешь карьерного роста?
СЫН. Нет.
ОТЕЦ. В мое время начинать было очень тяжело. Как я надрывался в молодости! Мне было только шестнадцать. Если бы не смерть отца, я бы продолжал заниматься теологией, стал бы священником. (Пауза.) Посмотри-ка на эту фотографию, я тогда работал в «Атлантике», мне был двадцать один год, видишь?
СЫН. Тебя здесь не узнать.
ОТЕЦ. Да, тут я еще молод.
СЫН. А выражение лица такое же осталось. Суетливое, нос кверху…
ОТЕЦ. Я был совсем молод, вот мне и приходилось суетиться в зале третьего класса. Основной заработок давали чаевые… (Пауза.) Когда, ты говоришь, она придет? Опять забыл имя. Как ее звать?..
СЫН. Радка.
ОТЕЦ. Точно. Так когда же она придет?
СЫН. Я понятия не имею.
ОТЕЦ. Не надо огрызаться.
СЫН. Нет, надо. Иначе ты не понимаешь… Ты понимаешь, только когда тебя унижают или когда тебе приказывают.
ОТЕЦ. Ну что ж, извини.
СЫН. Не извиняйся.
ОТЕЦ. Она что, приходит, когда ей вздумается?
СЫН. Они закрываются, конечно, поздно, к тому же сегодня она работает там в последний раз, и наверняка будет прощальная вечеринка. Надеюсь, она на нее останется.
ОТЕЦ. А ты не пойдешь?
СЫН. Нет!
ОТЕЦ. Не кричи так… (Пауза.) После работы ты ее встречаешь?
СЫН. Иногда!
ОТЕЦ. Когда мы с Элин поженились, мне приходилось работать аж в трех ресторанах. Утром в половине шестого я приходил домой, разводил огонь в печи, чтобы в комнате было тепло и сухо, когда Элин проснется. Но иногда мы встречались только на станции: я возвращался со своей работы, а она шла на свою. А в одиннадцать я уже снова вставал. Не понимаю, как мы выдержали… И почти всегда, когда я возвращался, ты плакал; я брал тебя на руки и ходил кругами, пока ты не засыпал.
СЫН. А мать не могла этого делать?
ОТЕЦ. Могла, конечно, но она была очень слаба и плохо себя чувствовала после родов; денег не хватало, вот ей и пришлось выйти на работу почти сразу, всего через несколько месяцев.
СЫН. А вы с матерью как со мной обращались, когда я был маленьким? Вы меня любили?
ОТЕЦ. Конечно, мы тебя любили! Ты что, забыл? Неужели ты совсем не помнишь свое детство?
СЫН. Нет.
ОТЕЦ. У тебя было хорошее детство… Перед смертью мать просила меня позаботиться о тебе… Но как же мне о тебе заботиться, если ты меня все время отталкиваешь, как будто я тебе противен… ничего для тебя не значу… Я прав?
СЫН. Не помню… Ничего не помню… Ничего не осталось, если что-то и было. На медкомиссии перед армией психиатр спросил меня, случалось ли мне испытывать половое влечение к отцу, то есть к тебе…
ОТЕЦ. Что за вопросы? Какая мерзость!
СЫН. Я не понял… конечно, сказал «нет»… Но теперь я думаю — разве я не должен был испытывать к тебе что-то подобное?
ОТЕЦ. Какая гадость! Не хочу больше говорить об этом.
СЫН. А больше и говорить нечего. Я должен был восхищаться тобой — просто потому, что ты был больше… Или бояться тебя. Но я никогда тебя не боялся. (Пауза.) Я всегда боялся что-то тебе сделать.
ОТЕЦ. Каким образом?
СЫН. Физически. Ударить тебя. Раздавить… Чего ты добился своим унижением, своей ущербностью? Почему ты переложил ответственность за свою жизнь с себя на других… и в основном — на меня… Зачем?
ОТЕЦ. Я никогда этого не делал.
СЫН. Нет, именно так и было.