Эдме (вполголоса). Зачем вы это сделали?.. Если бы я одна решала, вас бы не приняли.
Мишель. Вот как?
Эдме. А сейчас — умоляю, уходите.
Мишель. Почему?
Эдме. Прежде всего ради дочери… и кроме того… я не могу вас видеть.
Мишель. Это потому, что я недостаточно изменился с тех пор, либо — наоборот?.. Разумеется, вы осведомлены о моем состоянии. Впрочем, в ином случае, я полагаю, он бы не потерпел… Ну, а при нынешнем положении вещей это — почти профессиональный долг.
Эдме. О! Замолчите.
Мишель. Решительно, ваш муж бесподобен, во всех отношениях. Потрясающе! Живое воплощение альтруизма. Он все воспринимает в соответствии с амплуа. Вы говорите, что не можете меня видеть. А знаете, вот ведь что интересно: мне ничего не стоит находиться сейчас подле вас, ровным счетом ничего. Что бы ни твердили романисты… есть куски нас самих, которые — словно отмершая кожа: режь ее — не выступит ни капли крови. К тому же я прошел недавно через любопытный опыт. Открываю газету — и вижу: «Извещают о кончине госпожи Клод Лемуан»… однофамилица. Так вот, я бы не сказал, что… Впрочем, подумайте сами, это так далеко. Это было не с нами.
Эдме (опустив глаза). Удобная позиция.
Мишель. Я думаю, мы умираем полностью, целиком, но живем — по частям.
Эдме (с горечью). Очевидно, это так для мужчин; ну а я — я не менялась.
Мишель. Вы полагаете?
Эдме. Абсолютно не менялась.
Мишель. Так значит…
Эдме. О, из этого ничего не следует. Мне кажется, что я никогда никого не любила.
Мишель. Я сам давно пришел к этому выводу. Вы никогда никого не любили, и, возможно, именно поэтому…
Эдме. Поэтому сообщение о моей смерти даже не заставило вас вздрогнуть.
Мишель. За последнее время… ну, словом, с тех пор, как я всецело сосредоточился на том, что меня ожидает… в памяти моей промелькнуло множество лиц. Там было ваше.
Эдме. Среди многих других.
Мишель. Я не считал… Лицо холодное, напряженное; в нем не прочесть жалости. Но и смелости — тоже. Взгляд безразличный, глаза тусклые. О, я думаю, они сияли временами, эти глаза, — но я этого не помню…
Эдме. Ну а поскольку истинны лишь воспоминания…
Мишель. Именно. (Молчание.)
Эдме. Так я должна была чувствовать к вам жалость? Право, занятно!
Мишель. Но — поскольку это случилось не с нами — вам не кажется, что бесполезно вызывать все это в памяти? Если бы вы знали, до чего прошлое лишено для меня прикрас! Я вижу эту… ну, скажем, идиллию — в сумеречном свете.
Эдме. Но не таков был свет в Сен-Лу.
Мишель. Возможно.
Эдме. Двадцать лет прошло, а вы все еще испытываете ко мне… такую враждебность! Почему вы смеетесь?
Мишель (помолчав). Потому что это слово здесь малоуместно. Вы не хотите мне поверить, когда я говорю, что теперь… Но тогда я действительно переживал и ненавидел — смертельно!
Эдме. Так вы меня любили?
Мишель. Клочок моего существа любил вас, но поскольку он мертв…
Эдме. Это только слова.
Мишель. Если бы вы знали, какую малость представляет собой то, что еще живо во мне… Этого так мало, что нечем даже оплакать все остальное.
Эдме (дрожащим голосом). Я не понимаю, в чем вы меня уличаете. Бог мой! Двадцать лет спустя вы меня еще мучаете…
Мишель. Я? Мучаю вас? Как вы были правы только что, говоря, что остались той же… Я вспоминаю вашу манеру упрекать меня за слова, которые вы же у меня вырывали. Впрочем, другие женщины делали то же самое.
Эдме. Даже в ту пору были другие женщины!
Мишель. Вам хотелось так думать — не стану рассеивать ваше заблуждение.
Эдме. Не понимаю.
Мишель. Та сцена ревности, которую вы мне устроили как-то вечером на маленьком вокзале, где мы дрожали от холода, на обратном пути из Баланса… (Качает головой, с улыбкой.)