С е в е р о в. Спасибо, я еще не знаю…
С о с е д к а. Все понимаю. А ждать мы вас все-таки будем. Отдыхайте, осваивайтесь. (Уходит.)
Северов остается один. Негромко повторяет: «Отдыхайте, осваивайтесь». Подходит к елке, рассматривает ее. Включает лампочки. Верхний свет гасит. Комнату теперь освещает только разноцветный зыбкий свет елочных фонариков. Снег за окном падает все гуще, отбрасывая быстрые тени на стены комнаты. Северов медленно опускается в кресло.
С е в е р о в. Когда я уезжал из Москвы, мне было двадцать три. А теперь я вернулся… или, как сказала соседка, «все-таки приехал». И вот я снова в Москве. И это, наверно, мой последний дом на земле. И скоро Новый год, как тогда, Новый год. (После паузы, тихо.) Наташа… Наташа…
В комнату входит Н а т а ш а. Ей девятнадцать. У нее большие синие глаза и светлая пушистая челка. Она одета в легкий халатик, на ногах мягкие домашние туфли.
Н а т а ш а. Ты так тихо меня позвал, что я еле-еле услышала из кухни.
С е в е р о в. Вот я и вернулся, Наташа.
Н а т а ш а. Устал? (Садится на ручку кресла, около Северова.) Сейчас мы с тобой будем обедать. Я сварила замечательные щи. Ты, наверное, соскучился по щам.
С е в е р о в. Очень.
Н а т а ш а. Почему ты на меня так смотришь? Я плохо выгляжу, да?
С е в е р о в. А ты совсем такая же…
Н а т а ш а. Думаешь, не постарела? Это тебе только кажется. Просто такой ты меня помнишь. А вообще я очень и очень постарела. Столько времени прошло.
С е в е р о в. Как же ты жила, Наташа?.. Ведь потом была война, потом послевоенное… тоже нелегкое время. И ты…
Н а т а ш а. А что я? Все жили… А еще я ждала тебя.
С е в е р о в. Все эти годы ждала меня…
Н а т а ш а. И дождалась. А теперь ты — мой муж. У нас есть дом с кухней. И все, все позади.
С е в е р о в. А впереди?
Н а т а ш а (серьезно). Ты и я. И снова — я и ты.
С е в е р о в. А ты помнишь меня молодым?
Н а т а ш а. А каким же я тебя могу помнить?
С е в е р о в. Скажи что-нибудь хорошее.
Н а т а ш а. Мы вместе, и ты снова в Москве.
С е в е р о в. Я — снова в Москве.
Н а т а ш а. Ты, наверно, совсем забыл ее, и тебя нельзя отпускать из дома, потому что ты можешь потеряться.
С е в е р о в. А вот это неверно. Я ее не забыл.
Н а т а ш а. Но ведь изменились названия улиц. Появились новые. Построили новые дома, скверы, целые районы, новые кинотеатры.
С е в е р о в. А кинотеатр «Центральный» на Пушкинской снесли?
Н а т а ш а. Откуда ты знаешь?
С е в е р о в. Заметил, когда ехал с аэродрома.
Н а т а ш а. Ну и пусть снесли. Это, может, нам с тобой его жалко. А так он был уже старый и некрасивый. Теперь мы снова будем ходить с тобой по Москве, по новым улицам, и ты будешь смотреть, смотреть…
С е в е р о в. Да. Это прекрасно.
Н а т а ш а. Ой, у меня же еще столько дел.
С е в е р о в. Подожди, а где мы встретим Новый год?
Н а т а ш а. Мы пойдем туда… Ты понимаешь?
С е в е р о в. Понимаю.
Н а т а ш а. Ты не забыл это место, Павел?
С е в е р о в (приподнимается с кресла и почти кричит). Меня зовут не Павел! Я сказал тебе неправду… Меня зовут не Павел, Наташа!..
Но Наташи в комнате уже нет.
(Снова опускается в кресло.) Ну вот… чувствую, как начинает покалывать сердце… Сердце… А перед глазами мелькают и мелькают эти проклятые круги. Круги того автомобильного трека, по которому я мчался тогда на гоночной машине типа «ромео-омега» с огромной скоростью, стараясь прижать соперника к борту… Да, да, это было в Италии, в сорок втором. Рядом с треком была военная химическая лаборатория. А начальник этой лаборатории генерал фон Паашо очень увлекался профессиональными автогонками. И я сейчас чувствую, как деревенеют кисти рук, сжимающие руль.
Звонок в дверь. Северов встает с кресла. Включает верхний свет, уходит в прихожую и возвращается вместе с генералом С а к е е в ы м. Генерал примерно одних лет с Северовым, но выглядит значительно старше.
С а к е е в. Ого, хороша у тебя берлога! Даже про елку не забыли. Молодцы!
С е в е р о в. Это уже, конечно, твоя инициатива.