О в с я н н и к о в а (встает). Разрешите обратиться, товарищ полковник?
Н и к о л а й. Да. Слушаю.
О в с я н н и к о в а (смущенно). Освобожденным, вероятно, понадобятся медикаменты…
В о л к о н с к а я. Не беспокойтесь, коллега. У меня все найдется.
О в с я н н и к о в а. А когда мы их вылечим, я очень прошу… Отправить меня в отряд…
Н и к о л а й. В отряд капитана Хетаурова, как я понимаю?
Овсянникова молчит.
Мы все находимся в распоряжении руководства Французской компартии.
Ш и б а н о в. Да… Врач в отряде необходим.
Х е т а у р о в. К тому же доктор говорит по-французски… А я знаю только аварский и русский, понимаешь…
Г а с т о н (Овсянниковой). Вы беретесь обучить капитана французскому?
О в с я н н и к о в а. Я постараюсь…
М а т ь М а р и я (любуясь ею). Мне кажется, что она действительно будет стараться. Простите, что вмешиваюсь не в свое дело.
Х е т а у р о в. Благодарю, товарищ Гастон!..
О в с я н н и к о в а. Спасибо!
Н и к о л а й (Волконской). Тамара Алексеевна, прокормить наших товарищей сможете?
В о л к о н с к а я. Конечно, я как-никак фермерша. В этом году был хороший урожай. Хуже с паспортами.
Ш и б а н о в. Мы обсуждали этот вопрос. В, организации Кнута работает специалист по изготовлению паспортов. Мы хотим перебросить его к вам. Здесь надежнее.
В о л к о н с к а я. Мадам Скрябина мне говорила о нем. Вам известно прошлое этого человека? Он бывший каторжник, профессиональный фальшивомонетчик.
Ш и б а н о в. Но Кнут ручается за его преданность.
С к р я б и н а. Да-да. Он ненавидит немцев. Они уничтожили всю его семью!.. Я ручаюсь за него, ручаюсь!..
Г а с т о н. Мадам Скрябина права. Я видел этого человека.
Н и к о л а й (Волконской). Вы возражаете против его переезда к вам?
В о л к о н с к а я. Нет, просто мне еще никогда не приходилось встречаться с каторжниками, мсье…
Н и к о л а й. Это его прошлое. А мы должны думать о настоящем и о будущем, за которое боремся.
М а т ь М а р и я. Верно!.. Спаситель учил, что и разбойника можно направить на праведный путь… Господа, неисповедимы глубины человеческой души!.. Ничто так не окрыляет человека, как доверие. И чем меньше человек заслуживает доверия споим прошлым, тем разительнее воздействие доверия на характер человека!.. Я понимаю вас, полковник!..
За окном треск мотоцикла.
Н и к о л а й. Приехали!..
В о л к о н с к а я идет в прихожую. Мы слышим стук открываемой двери. Голос Волконской: «Вики, как я рада!» Голос Оболенской: «Простите за позднее вторжение!»
В комнату входят В о л к о н с к а я, О б о л е н с к а я и М и х е л ь, человек лет пятидесяти на вид, подчеркнуто элегантный, с быстрым взглядом веселых, умных глаз. Оболенская в шлеме и кожаной куртке мотоциклиста и спортивных брюках.
О б о л е н с к а я. Бонжур!..
М и х е л ь (отвешивая общий поклон, с одесским акцентом). Салют почтенному обществу!..
Н и к о л а й. Вы знаете русский язык?
М и х е л ь. Или!.. Слава богу, я родился в Одессе!
С к р я б и н а. Как добрались?
М и х е л ь. Чудом, мадам!
Н и к о л а й. Были происшествия?
М и х е л ь. Было. Одно.
Н и к о л а й. Что именно?
М и х е л ь. Что за рулем была княгиня Вики. Такой сумасшедшей езды я никогда не видел!.. Мы мчались прямым ходом на тот свет, не сойти мне с этого места!.. Я кричал: «Мадам, вы везете специалиста с европейским именем!.. Что вы так торопитесь в могилу — туда всегда лучше прибывать позже, чем раньше!..»
О б о л е н с к а я (весело). Да, да, он так кричал!..
М и х е л ь. Может быть, как говорят в Одессе, за то же деньги присядем.
В о л к о н с к а я. Да-да, извините!..
Все садятся.
М и х е л ь. Да, я родился в милой Одессе… Правда, давно не был в этом прекрасном городе, давно…
Н и к о л а й. Почему вы его покинули, если не секрет?
М и х е л ь. Сейчас скажу. Княгиня Вики, мне сказала, что здесь можно говорить откровенно.
В о л к о н с к а я. Да, мсье, чувствуйте себя как дома.
М и х е л ь (смеясь). Именно такими словами меня встретил начальник каторжной тюрьмы в Голландии, когда меня к нему доставили после суда, где я схлопотал пятнадцать лет. Я ему ответил: «Господин начальник, тронут вашей любезностью, но лучше я буду себя чувствовать вашим временным гостем, и чем скорей я отсюда выберусь, тем нежней буду вас вспоминать». Он мне на это сказал: «Вы слишком мне дороги, Веселый Рембрандт, чтобы я мог с вами расстаться раньше чем через пятнадцать лет!..»