Н и к о л а й. Есть такое слово — «ностальгия». Во всех словарях оно трактуется как болезненное состояние души, болезненная тоска по Родине. Неправильно!.. Это не болезненное состояние, а верный признак здоровой души, чистого сердца!..
М а т ь М а р и я. «Все врут календари!..» И словари, как видите, тоже…
Ш и б а н о в. Итак, Веселый Рембрандт, потребители довольны?
О б о л е н с к а я. Могу подтвердить — пока ни один паспорт не вызвал подозрений.
Ш и б а н о в (Михелю). Вы договорились с Кнутом об условиях?
М и х е л ь. Каких условиях?
Ш и б а н о в. Насчет гонорара за ваш труд?
М и х е л ь. Никогда прежде я не получал такой высокий гонорар! Господа, я прожил темную и бурную жизнь… Теперь я уже еду с ярмарки, как писал наш Шолом-Алейхем… Ах, какая шумная ярмарка это была! Но что я с нее везу, я вас спрашиваю? Память о семье, расстрелянной гитлеровцами, одинокую старость, судимости?.. Я хоть и поздно, но стал человеком, и докажу вам это!.. Простите мою слабость, теперь вы можете не поверить, что я — Веселый Рембрандт!..
Н и к о л а й. Нет, мы верим, мы абсолютно вам верим.
С к р я б и н а (Николаю). Спасибо вам, Николай Петрович, спасибо!
Н и к о л а й. За что?
Н о с о в и ч (Николаю). За то, что вы такой!..
В о л к о н с к а я. За то, что вы с нами!
Мать Мария крестит Николая и целует.
О б о л е н с к а я. Спасибо за все, что вы сюда принесли!..
С к р я б и н а. Я не знаю, как сказать… Лучше я сыграю вам «Прометея»… Это написал мой покойный отец… (Подходит к пианино и начинает играть.)
Мы слышим скрябинского «Прометея» с его пафосом, трагизмом, мужеством и глубиной. Последний аккорд. Пауза.
З а н а в е с.
Акт второй
Кабинет Оберга в здании гестапо на улице Соссэ в Париже. На стене — портреты Гитлера и Гиммлера, большая карта Франции. В углу — стальной сейф. Окна кабинета наглухо задрапированы.
О б е р г работает за столом. Телефонный звонок.
О б е р г (поднимая трубку). Да, я. Что? Целый эшелон под откос? Мне надоели эти новости!.. Немедленно выезжайте сюда!.. (Бросает трубку, нажимает кнопку.)
Появляется а д ъ ю т а н т.
Крейца!..
А д ъ ю т а н т. Крейц в приемной. Я хотел доложить, но вы говорили по телефону.
О б е р г. Я сказал — Крейца!
А д ъ ю т а н т уходит. Появляется К р е й ц. На этот раз он в эсэсовской форме.
К р е й ц. Я слушаю, шеф.
О б е р г. В районе Мелена воинский эшелон подорвался на мине.
К р е й ц. Мелен не моя зона, шеф. Это зона Келлера.
О б е р г. Но и Париж, и Мелен, и вся Франция, черт вас всех побери, это моя зона!.. Каждый час идут сообщения: саботаж, убийства, диверсии, нападения на наши конвои, побеги советских военнопленных… Мы расстреливаем заложников, берем новых, но все продолжается!..
К р е й ц. Проклятые французы!..
О б е р г. Одни ли французы, Крейц? В отрядах Сопротивления участвуют и бельгийцы, и испанцы, и даже немцы! Я уж не говорю о сотнях бежавших из лагерей советских военнопленных!.. Где они, позвольте вас спросить?
К р е й ц. Как где? В партизанских отрядах, шеф. Я вам докладывал.
О б е р г. Где эти отряды, я спрашиваю?!.
К р е й ц. Спросите лучше, где их нет!.. Они переходят из одного департамента в другой. Просто летучие голландцы! Вот, например, отряд Максима Горького…
О б е р г. Максим Горький давно умер. Кто командир отряда?
К р е й ц. Пока не выяснено.
О б е р г. Ничего вы не знаете!.. Где Жеребков?
К р е й ц. В приемной. У него важное сообщение.
О б е р г. Пусть войдет.
К р е й ц уходит и возвращается с Ж е р е б к о в ы м.
Ж е р е б к о в. Здравствуйте, экселенц!
О б е р г. Здравствуйте. Садитесь.
Ж е р е б к о в. Гран мерси! (Садится.)
О б е р г. Я недоволен вами. Мы поставили вас во главе Управления по делам русских эмигрантов, но вы плохо работаете.
Ж е р е б к о в. В каком смысле, господин бригаденфюрер?
О б е р г. Во всех. У нас есть данные, что многие эмигранты участвуют в Резистансе.