Т а н я (краснея). Нет. Уже полгода, как мы с тобой занимаемся, а ты все еще путаешь падежи. Кого люблю?
М и т ч е л. Тания.
Т а н я. Чепуха. Где винительный падеж? И вообще я рекомендую тебе искать более сложные примеры, если ты всерьез хочешь овладеть русским языком.
М и т ч е л. Для меня это очень сложный пример, очень…
Т а н я (после паузы). Вот возьмем хотя бы из Пушкина: «Но я другому отдана, я буду век ему верна». Разбери эти две строчки.
М и т ч е л. Нельзя ли другой пример, Тания?.. Понимаешь, это для меня… тяжело…
Т а н я. Ничего, справишься. Это только вначале трудно, а потом привыкнешь… к русской грамматике.
М и т ч е л (мрачнея). Вчера на лекции, Тания, я опять ничего не понял. Каждое третье слово, как это говорят, туман… Загадок…
Пауза.
Т а н я. Во-первых, не загадок, а загадка…
Входит А л е к с е й. Таня, не видя его, продолжает.
И потом, если тебе угодно знать, надо лучше заниматься и не тратить время на всякую чепуху, как это было сегодня, Митя.
А л е к с е й. Он действительно тратит время на чепуху?
Т а н я (вспыхивая). Ой, я тебя не заметила. Ты так незаметно вошел, Алеша…
А л е к с е й. Так в чем же провинился Митя?
Т а н я. Раскис… Испугался русской грамматики.
А л е к с е й (пристально на них глядя). А ты испугалась за него…
М и т ч е л (смущенно). Русский язык — это очень трудно, Алеша… Я вовсе опускал руки.
А л е к с е й (очень тихо). Прежде всего, не «опускал руки», а «у меня опустились руки»… И потом вообще об этом не говорят. А насчет грамматики не волнуйся, Митя. (Смотрит тетрадь Митчела.) С завтрашнего дня Таня и я будем с тобой заниматься ежедневно. По два часа.
М и т ч е л. Тания! Тания!
А л е к с е й. Таня и я. Ты обязан понимать лекции! Обязан, это твой долг!
М и т ч е л. Долг… Какое нехорошее слово, и как часто я слышу здесь это слово… Долг перед народом, долг перед комсомолом, долг перед партией. Вы всегда и всем должны, меня удивляет это… А вот я, Митчел Морхауз, никому и ничего не должен!.. И я не желаю быть ничьим должником! Для меня дороже всего моя независимость, моя личная и полная свобода, и мой единственный кредитор — это я сам!
Т а н я. Какую свободу ты имеешь в виду, Митя?
М и т ч е л. Прежде всего, конечно, свободу совести, свободу слова, свободу печати… Вот вы не признаете буржуазную демократию, но она — факт!.. Вот вам превосходный пример: мой отец получил приказ генерального директора агентства представить объяснения, на каком основании он поселил меня с комсомольцами и почему он сам читает Ленина. Знаете, что ответил отец? Что он вышел из возраста, когда нуждаются в рекомендациях что читать, а я тоже достиг совершеннолетия и могу жить там, где хочу… Да, он так ответил генеральному директору, хотя некоторые газеты уже травят его как красного… Тут, Алеша, ничего не возразишь!..
А л е к с е й. Я и не собираюсь возражать, твой отец сам себе возразил…
М и т ч е л. Когда? Чем?
А л е к с е й. От него потребовали, и он написал объяснения…
М и т ч е л. Да, но это же его служебный долг…
А л е к с е й. Ах долг?.. Но ведь ты и твой отец «никому ничего не должны»? И для вас «дороже всего ваша личная свобода, ваша независимость»… Затем отца заставили представить объяснение — почему он читает Ленина?.. Где же его свобода совести?.. Ваша печать травит его как красного, хотя мы с тобой, Митчел, прекрасно знаем, что это совсем не так… Это ты называешь свободой печати?
М и т ч е л. Да… Но… В конце концов, это исключительный случай, Алеша. Зачем обобщать?
А л е к с е й. Я не хочу обобщать. Твой отец известный журналист, зять миллионера, он действительно исключение… Но даже он, оказывается, вовсе не так уж свободен в своих поступках, в своих решениях. Что же говорить о правило, если так обстоит с исключением?
Пауза.
Ну, что же ты молчишь?
М и т ч е л. Я не знаю… Я хочу подумать…
А л е к с е й. Подумать никогда не мешает…
В комнату входит т е т я Д а ш а.
Т е т я Д а ш а (показывая письмо). Письмо! Письмо от Иванушки… (Читает письмо.) «Мамочка, родная, ворвались в Берлин. Ведем бои в городе. Дождались наконец счастливых дней!.. Здоров, счастлив, победа за нами! Скоро, скоро я тебя обниму. Твой сын, гвардии сержант Иван». Долго шло… Двадцать третьего апреля писал. (Со слезами.) Вчера, кажись, учила его ходить, а вот и гвардии сержант…