Пауза.
Д ж е р е н (печально). Выходит, правда не всегда укрепляет дружбу. И зачем я осталась чай пить? Вот ты даже и не слушаешь меня.
Б а т ы р. Слушаю, слушаю… Что ты сказала?
Д ж е р е н. Я сказала, что мне пора уходить.
Б а т ы р. Понятно. Не дай бог, пристанет какой-нибудь родительский пережиток?
Д ж е р е н. Да пойми же ты, я говорю не о твоих родителях, а о тебе. О твоей статье говорю.
Б а т ы р. А что ты поняла в моей статье? Ты увидела в ней то, чего в ней нет, а что есть — не увидела.
Д ж е р е н. Напрасно я читала твою статью.
Б а т ы р. Выходит, напрасно.
Д ж е р е н. Может, мне вообще уйти?
Б а т ы р. Ты сама к этому стремишься.
Д ж е р е н. Ох как он обиделся!
Б а т ы р. Я обиделся? Ха-ха-ха!.. Смешно! Нельзя же требовать от каждого, чтоб он тебя понимал. Да, да, ничего не поделаешь. Философия — это не теннис. (Встает, шагает по комнате, подходит к окну, становится спиной к Джерен.) Женщины пока что лучше разбираются в простой материи, чем в философской материи. (Смеется, довольный собственной остротой. Джерен поднимается, берет свой чемоданчик, ракетку и быстро уходит. Батыр, не заметив этого, продолжает ораторствовать.) Правда, есть даже доктора философии женщины, но в массе, даже в культурной массе, женщина в этом вопросе отстает.
Входят О г у л б и к е в халате и Б а г т ы; они недоумевают, с кем разговаривает Батыр. Огулбике, вздохнув, пальцем показывает себе на лоб. Обе садятся.
И понятно! Прогресс есть процесс, а процесс есть движение, а движение, как сказал Энгельс, протекает диа-лек-ти-чески. Поняла?
О г у л б и к е (искренне). Ничего не поняла…
Б а т ы р (резко повернулся). Где Джерен?.. Джерен!.. Джерен!.. (Бросается вон из комнаты.)
О г у л б и к е (Багты). А ты поняла? Вот до чего философия доводит человека.
Б а г т ы. Мамочка, это не философия.
О г у л б и к е. А что же это?
Б а г т ы. В твоем возрасте уж поздно в этом разбираться. (Убегает.)
О г у л б и к е. Как она сказала: в моем возрасте? Дерзкая девчонка! (Уходит вслед за нею.)
Пауза. Медленно входит Б а т ы р; подойдя к столу, берет в руки обе розы.
Б а т ы р (печально). Как просто живую розу превратить в мертвую, а наоборот — невозможно. Неужели этому закону подвластны и человеческие чувства?
Тихо входит Б а г т ы.
Б а г т ы. Батыр… Батыр-джан… Где Джерен?
Б а т ы р (резко). Уходи!..
Багты испуганно убегает, затем возвращается вместе с О г у л б и к е, показывает ей на печального и сердитого Батыра.
О г у л б и к е. Сын мой!.. Джерен-джан ушла?
Батыр молчит.
Батыр? Вай, вай, они поссорились!
Б а т ы р. Мама, оставь! Ты здесь не поможешь.
О г у л б и к е. Я не помогу? Я же мать! Ученый, а не знает, на что способна мать. Я сама пойду к Джерен и приведу ее обратно. Попрошу у нее прощения, если ты виноват. Если она виновата, пристыжу ее. Не успокоится сердце мое, пока не помирю вас.
Батыр продолжает молчать.
Сын мой, такие вы оба молодые, милые, чистые, что могло разлучить вас? Батыр?
Батыр молчит.
Ну, кто из вас виноват?
Б а т ы р. Ты виновата.
О г у л б и к е (Багты). Он — тебе?
Б а г т ы (Огулбике). Нет, тебе.
О г у л б и к е (поражена). Я виновата? Чем же я виновата? Не тем ли, что не поднесла еще ей подарок? Но, сын мой, ведь до сих пор твои родители не знают, что у вас за отношения? То ты говоришь, что вы просто товарищи, то источаешь такие сладкие речи, что хочется бегом бежать сватать ее. Если вы еще не выяснили, кто вы другу другу, зачем винить мать? Ну, чем я виновата?
Б а т ы р. Да, виновата, и отец виноват! Все вы виноваты! Вы, вы! Если бы не вы, не было бы и ссоры. (Срывается с места и уходит к себе.)
О г у л б и к е. Хуже нет, когда ум за разум заходит. Лучше дураком прожить, чем вот так! (Уходит.)
Багты снимает туфли, берет их в руки и на цыпочках подходит к дверям Батыра, прислушивается, заглядывает в замочную скважину.