К у л а к. Мерген, а почему не наказали Бегенча? Бедняга Пальван-ага со стыда из дома не может выйти!
С т а р у х а. В колхозе таких не наказывают, наоборот, делают начальниками!
К а н д ы м. Ты когда-нибудь прикусишь язык, бабушка?
С е р е д н я к. Правильно она говорит! Если Бегенч не будет наказан, ни один отец не выпустит свою дочь на улицу!
Кулак показывает на Аннагуль.
К у л а к. Пусть эта девушка не трогает наших дочерей и жен. Мы не позволим им вступать в комсомол!
С а п а р. Правильно!
А н н а г у л ь. В комсомол никого силой не тащат.
С т а р у х а. Девушек в комсомол заманивают, чтобы они потеряли стыд!
К о р о т к и й. А ты где свой стыд потеряла, старая?
С т а р у х а. Ах ты бесстыжий…
К а н д ы м. Перестань ругаться!
С т а р у х а. Люди добрые, смотрите! Он женщине рот затыкает! Он против нашей свободы! Для чего же мы свергли белого царя?
Зал так и покатывается со смеху.
М я л и к. Тихо, товарищи. Я вижу, случай с Бегенчем стал на руку тем, кто хочет баламутить аул. Пора покончить с этим. Знайте же: Бегенч ни в чем не виноват. Я заявляю об этом от имени правления.
К у л а к. Может быть, правление забыло о чести туркмена?
М я л и к. Довольно! Мы не позволим вам превращать слово «честь» в жвачку! Я, по-вашему, не туркмен, что ли? Но я ничего плохого не вижу в том, что молодые люди любят друг друга. До каких пор лучшие девушки аула должны принадлежать только байским сынкам? И почему до сих пор во многих семьях не дают девушке самой решить свою судьбу? Скажете, мол, об этом туркмен никогда не слышал, этого никогда не знал. А разве когда-нибудь туркмен знал свободу, равноправие? Знал он школу, книгу? Нет, не знал! А вот сейчас узнал. Видел ли когда-нибудь себя бедняк хозяином земли и воды? Нет, не видел! А сейчас увидел, потому что настала новая жизнь, и остановить ее так же нельзя, как нельзя остановить приближение весны! Девушки не хотят больше, чтобы их продавали. И народ проклянет тех отцов и матерей, которые станут продавать своих дочерей. Пройдет десять — пятнадцать лет, и о позорной торговле девушками будут вспоминать, как о самом позорном наследии прошлого.
К у л а к. А если комсомольцы обнимают чужих невест, разве это не позор для их родителей?
М я л и к. Прежде чем обручать девушку, надо спросить ее согласие. Тогда накануне свадьбы она не будет отказываться от своего жениха!
С т а р у х а. А люди говорят, что Сахра вовсе и не любит Бегенча. Просто он напугал ее: мол, если выйдешь за байского сына, советская власть тебя посадит в тюрьму.
Б е г е н ч. Неужели у тебя нет ни капли совести? Зачем ты плетешь этот вздор?
М я л и к. Мы не позволим тебе клеветать на комсомольца!
С т а р у х а. Ты, председатель, не пугай меня. Я своими ушами слышала…
Бегенч вскакивает с места, горячо говорит.
Б е г е н ч. Мерген-ага, прощу вас, позовите сюда Сахру; пусть девушка сама скажет, что я не виноват. Но если она подтвердит слова этой старухи, тогда гоните меня вон из аула, натравите на меня собак. Если же старуха клевещет, если ее слова окажутся ложью, тогда надо заставить замолчать ее, чтобы она не калечила людям жизнь, не позорила перед народом. Аннагуль, прошу тебя, сходи к Пальвану-ага, позови Сахру.
М я л и к. Сходи, Аннагуль.
Аннагуль уходит.
С т а р у х а. Сахра не придет сюда — испугается, а если и захочет, почтенный Пальван-ага не пустит ее срамиться перед народом.
К а н д ы м. Люди, надо спросить у этой старухи, сколько ей заплатил Черкез за эту клевету.
С т а р у х а. Вах, блудный сын! Ты меня взяточницей называешь!
К а н д ы м. Не будь взяточницей — ты работала бы, как другие люди, а не распускала бы свой двухаршинный язык!
С т а р у х а (злобно кричит). Да я тебя за эти слова к прокурору потащу!
Она бросается к Кандыму и хватает его за воротник. Их разнимают.
К а н д ы м. Счастье твое, что ты женщина, а не то…
К о р о т к и й (с умильным выражением лица протягивает руки к хромой старухе, говорит возвышенным тоном). О ты, беззащитное существо, султанша над всеми женщинами Туркмении, о гордость всех аульчан! Потрудись, кроткий ангел, потопай своими прекрасными ножками и выйди вон отсюда, если хочешь, чтобы народ остался тобой доволен!
Собрание смеется.