Арсеньева. Сразу не расскажешь.
Терентьев. А я думал, что вы, после того — в партию! Ваше поведение…
Арсеньева. Ну, какое же поведение!
Терентьев. Однако — риск!
Арсеньева. Тогда не одна я рисковала.
Терентьев. Нашли бы меня у вас — пуля вам или — вешалка… Ну, а отец?
Арсеньева. Его, как врача, мобилизовали белые, а на другой день какой-то пьяный офицер застрелил его…
Лидия. Как ты… спокойно!
Терентьев. Та-ак! Хороший был человек! (Лидии.) «Вы, говорит, желаете жить? Ну, так делайте что вам велят!» (Смеётся.) Вот история! И — даёт рыбий жир. Противная жидкость, да и команда эдакая: делай, что велят! А я с девятнадцати лет делал чего не велят, и мне уже было двадцать семь. В тюрьме сидел, в ссылке был, бежал, работал нелегально, считал себя совсем готовым человеком. И — вдруг: делай что велят, пей рыбий жир! Положим, кроме рыбьего жира, питаться нечем было. (Арсеньевой.) Его ведь звали Иван Константинович? Что ж, Катерина Ивановна, — по всем правилам нам следует возобновить знакомство?
Арсеньева. Я — не прочь.
Терентьев. Чудесно! (Лидии.) Заговорили мы вас? То есть это я заговорил…
Лидия. Нет, что вы! Мне интересно… Хорошо встретились вы…
Терентьев. Хорошо? Да, бывает.
Дроздов (за террасой). Катерина Ивановна — ждём! Ваня всегда с дамами.
Терентьев. Это — с больной головы на здоровую.
Дроздов. Ты, Ваня, с Катериной Ивановной осторожно, она — человек враждебный нам.
Терентьев. Не верю!
Арсеньева. Не нам, а — вам, товарищ Дроздов. До свидания, Лида.
Лидия. Ты вечером придёшь?
Арсеньева. Нет.
Лидия. Приходи!
Арсеньева. Не могу, дело есть. (Идёт с Дроздовым.) Так вы не забудете?
Дроздов. Всегда готов служить вам.
Арсеньева. Не мне, а ликбезу. Я в услугах ваших не нуждаюсь.
Дроздов. Строго.
(Арсеньева и Дроздов уходят.)
Терентьев (задумчиво глядя вслед им). Ну, пойду и я. До свидания.
(Лидия одна, позванивает чайной ложкой по графину с водой.)
Дуняша (входит). Лисогонов пришёл…
Лидия. Вы знаете, что Николай Васильевич уехал. Пусть он идёт к Анне Николаевне.
Дуняша. Он вас спрашивает.
Лидия. Я не могу принять его.
(Входит Лисогонов.)
Дуняша (усмехаясь). А он уж кругом обошёл, старый чёрт…
Лисогонов. Разрешите, уважаемая…
Лидия (встаёт). Что вам угодно? Я чувствую себя плохо.
Лисогонов. Все, все плохо чувствуют себя! Местность нездоровая, болото близко, — местность эта не для интеллигентных людей… Рабочие, конечно…
Лидия. Вы именно ко мне, да?
Лисогонов. Именно-с! Вот вы на спектакле сожаление выразили, что теперь нельзя достать кружев старинных. Действуя по симпатии, всё можно достать! И вот-с мамаши моей кружева желал бы преподнести…
Лидия. Простите, я должна… распорядиться… (Уходит)
Лисогонов (прячет кружева, ворчит). Дура, дура… (Надулся, покраснел.)
(Анна Сомова, Титова.)
Анна. Здравствуйте, Евтихий Антонович!
Лисогонов. Нижайшее почтение!
Титова. Чего в карман прячешь, Евтихий, человек тихий?
Лисогонов. Платок.
Титова. Двадцать лет человека знаю и — хоть бы что! Замариновался, как гриб в уксусе.
Лисогонов. В слезах замариновался.
Титова. Чужих слёз ты много пролил, это известно!
Лисогонов. Любишь ты, Марья Ивановна, насмешки…
Титова. А что мне любить осталось?
Анна. Лидия сказала — кружева продаёте?
Лисогонов. Я? Нет. То есть я хотел… но могу и продать.
Анна (рассматривает кружева). Русские…
Лисогонов. Не знаю-с. (Титовой.) Нам, обойдённым людям, смеяться друг над другом не следовало бы.
Титова. Разве я со зла смеюсь? Я — от удивления. Гляжу вот на тебя, сома, и — смешно: как это сом допустил, что ерши на сухое место загнали его и стал он ни рыба, ни свинья?
Анна. Марья Ивановна грубовато говорит, такая у неё манера, а говорит она всегда умно.
Лисогонов. За это, за ум и прощается ей…
Титова (рисуясь). И на пролетариев смотрю — удивляюсь! Ах ты, думаю, пролетариат, пролетариат, и куда ты, пролетариат, лезешь?
Лисогонов. Н-да… Величайшие умы и силы, от Христа до Столыпина, пробовали жизнь по-новому устроить…
Анна. Надолго испортили жизнь.
Титова. А, бывало, придёшь к частному приставу, дашь ему кусочек денег, скажешь: «Ах, какой вы чудный!» Верит, идиот, и способствует.
Анна. В полиции офицера гвардии служили…
Лисогонов. И все были сыты…
Титова. И везде, на всех видных местах, благожелательные идиоты сидели…
Анна (обиженно). Но — почему же идиоты?
Титова. Так уж теперь считают их, а они, конечно, просто благожелательные были. Я хорошо людей знаю, у меня ведь магазин модный был и отделеньице наверху для маленьких удовольствий. Посещали меня всё богачи да кокоточки, генералы да ренегаты…
Анна. Позвольте, — какие ренегаты?
Титова. Ну, эти… как их? Деренегаты.
Анна. Дегенераты?
Титова. Вот, вот! Попросту — выродки…
Анна. Смешная вы.
Титова. Я — добрая, я никого не хаю, все люди кушать хотят и удовольствия немножко.
Лисогонов. И уж не так жадны, брать — брали, да — не всё! А поглядите, до чего теперь жадно стали жить!
Анна. Да, да! Всякую дрянь собирают, какое-то утильсырьё, это в России-то! Какой стыд перед Европой!
Титова. А что им Европа? Они вон мордву грамоте научили…
(Дуняша — выглянула с половой щёткой в руке.)
Анна. Пойдёмте в лес, посидим там.
Титова.
Лисогонов. Земля у нас золотом плюётся, так сказать…
Анна. Как ваши дела?
Лисогонов. Да — что же? Вокруг — строятся, а мой заводик стоит, как был. Случится что-нибудь… переворот жизни, например, — у всех прибыло, всем — пристроено, а я окажусь, как есть, в нищих…
Титова. Врёшь, Евтихий! Деньжонки у тебя есть…
Лисогонов. Какие? Где?
Титова. Золотые. Спрятаны.